Клара и мистер Тиффани - Сьюзен Вриланд

Хозяйка провела меня вверх по покрытой ковром лестнице, которая не скрипела, и впустила в спальню, выдержанную в оттенках розы и весенней зелени, с окном, выходящим на Ирвинг-плейс. Над металлической кроватью красовалась пейзажная фреска, изображающая пруд с плавающими лилиями.

— Прелестно.

— Джордж, бывший жилец, нарисовал ее, когда жил здесь, а Дадли выбрал цвета для занавесей и покрывала.

Приличная постель, небольшой столик с масляной лампой и книжной полкой над ней, мягкое кресло, чистота, ванная в конце коридора.

— Сколько?

— Пятьдесят долларов в месяц, это включает обильное трехразовое питание в день, полный ирландский завтрак, десерт по воскресеньям и праздникам, горячая вода круглые сутки. Если бы не вид из окна, цена была бы сорок пять.

Это оказалось больше, чем я рассчитывала, но мой заработок составлял двадцать долларов в неделю с обещанием небольшого повышения каждые два года.

— Я согласна. Можно въехать завтра?

— Конечно.

Я вернулась в Бруклин в приподнятом настроении и до поздней ночи упаковывала оставшиеся вещи: спиртовку для подогрева щипцов для завивки, фарфоровые кувшин и тазик для умывания, унаследованные от бабушки, — но даже не прикоснулась к вещам на письменном столе и комоде с зеркалом Фрэнсиса.

С грустью я продала два вечерних платья в магазин подержанной одежды и купила три английских блузки и три узкие юбки для работы, а также новую пару ботинок со шнуровкой, так что мне не придется возвращаться к Тиффани в затрапезном виде. Я взяла черный галстук Фрэнсиса, затканный черными узорами и завязывающийся бантом, который особенно мне нравился. Я могла носить его по современной моде, со свободно свешивающимися концами. Упаковала и мое свадебное платье из небесно-голубого поплина, — не из сентиментальных чувств, а из тоски по весне. Оно было сшито. Еще взяла свою театральную накидку, хотя мне и придется носить ее поверх муслиновой блузки лишь в той части зала, где только стоячие места.

Затем я аккуратно завернула в полотенце для рук единственную вещь, которую ни одна живая душа не смогла бы вырвать у меня, — калейдоскоп, подарок Фрэнсиса мне на помолвку. Кусочки сочно окрашенного стекла в трубке служили его милым признанием того, что я была вынуждена оставить приносящую мне столько радости работу с таким же стеклом, чтобы выйти за него замуж. При малейшем повороте трубки из кленового дерева узор разрушался с легким треском рассыпающихся осколков и в мгновение ока приобретал совершенно другой вид.

Оставались книги. Я постаралась отобрать свои собственные, оставив книги мужа. В мою ковровую сумку первым делом отправился Шекспир, принадлежавший еще моей матери, пьесы и сонеты. Я не могла не подумать о первой строке «Двадцать девятого сонета», который в этот последний месяц, казалось, звучал для меня, как никогда ранее, к месту: «Когда, в раздоре с миром и судьбой…»

Туда же отправилась книга по этикету моей матери «Правила хорошего тона: справочник для леди и джентльменов», которую я читала с изрядной долей легкомыслия, Библия моего отчима и его же «Конкордация[5] к Библии для священника», которая, казалось, ощетинилась, когда я положила рядом с ней «Листья травы» Уитмена. Далее последовали Китс и Вордсворт в кожаных переплетах, напомнив, что недурно бы оживить свои будни поэтическими отрывками, как делала моя мать. Затем пьесы Ибсена, «Жизнеописания» Вазари, «Дейзи Миллер» и «Портрет женщины» Генри Джеймса. Рядом стоял томик Эмили Дикинсон, сборник стихов издания 1890 года, ее первый, подаренный мне Фрэнсисом. Сборник издания 1891 года был преподнесен ему в подарок мной. Я взяла оба, гадая, что последует за этим стихотворением…

Воскресным вечером в столовой мисс Оуэнс высокий, щегольски одетый человек выдвинул мой стул, жестом предложив мне сесть, и молниеносно задвинул его с исключительной учтивостью, но без единого слова — незначительное усилие с его стороны, однако же исполненное большого значения для меня. Девушка-служанка поставила на стол блюдо с солониной и капустой, а Мерри Оуэнс внесла миски с вареным картофелем и пюре из лимской фасоли, затем уселась во главе стола.

— Что это вы сегодня такие угрюмые? — спросила она у двух только что вошедших постояльцев.

— Вчера скончался Уолт Уитмен. — Один из них с трудом выдавил из себя эти слова, будто у него перехватило горло. Глаза его блестели, а вьющиеся волосы напоминали запущенный сад.

— «Уолт Уитмен, космос, сын Манхэттена», — добавил второй, ученого вида человек в очках с роговой оправой и дорогими золотыми креплениями.

— «Песнь о себе», — поспешно вставила я. Мне всегда нравилось это название.

— Ну, тогда мы устроим читку вслух после ужина. Вы почувствуете себя малость получше, — подвела итог мисс Оуэнс. — Неси-ка по кругу картошку и бобы, Мэгги. У нас новый жилец. Миссис Клара Дрисколл. Живет в бывшей комнате Джорджа. Дадли сменил в ней убранство.

— Неплохое место, если только она сможет вынести маленьких египетских аллигаторов, нарисованных на стенах, — промолвила величественного вида женщина с длинными мочками ушей. Ее щеки были покрыты досадным узором из тонко прорисованных морщинок.

— К моему ужасу, миссис Хэкли, Мерри заставила меня закрасить этих аллигаторов после того, как я сказал ей, что они возбуждают сладострастие.

Ага, печальный тип с вьющимися волосами, должно быть, и есть Дадли. Определенно южный выговор, если только он не подражает ему для смеха. Протяжные гласные. Разложенное на медленные слоги «за-кра-сить». Мне понравилось.

— Это прелестная комната. Я уверена, что буду счастлива в ней.

Мисс Оуэнс попросила тех, кто сидел за моим столом, представить своих соседей справа. Там располагались четверо мужчин и три женщины. Рядом с Дадли Карпентером стояло пустое кресло, а сам Дадли беспрестанно оглядывался назад в направлении арки, служащей входом в гостиную.

— Он подойдет, Дадли, — уверила мисс Оуэнс.

— Скоро ли мистер Дрисколл присоединится к вам? — поинтересовалась миссис Хэкли.

— Нет. — Хозяйка не теряла времени, первым делом сосредоточившись на изничтожении подозрений, связанных с любой женщиной моего возраста, проживающей в одиночестве. — Мистера Дрисколла не существует.

— Значит, вы — работающая женщина? — осведомилась миссис Хэкли.

— Да. Я работаю в студии Тиффани.

— Полируете серебро, как я полагаю, — авторитетно заявила миссис Хэкли.

— Нет.

— Но вы не можете заниматься продажей украшений. Все продавцы — мужчины, — удивилась она.

— Это в «Тиффани и Ко», которой владеет Чарлз Тиффани. Я работаю на его сына, Льюиса Тиффани, в его стекольной мастерской. Там изготавливаю витражи из свинцового стекла и мозаики.