Клара и мистер Тиффани - Сьюзен Вриланд

— Могу ли я спросить, кто станет позировать для Марии?

— Мое желание, чтобы натурщицей стала моя жена. Если это будет для нее не слишком мучительно.

— Держать позу?

— Нет, сама тема. Мать, оплакивающая свое мертвое дитя. — Он сделал глубокий вздох, как бы придавший ему сил. — Мы только что потеряли дочь. — Мистер Тиффани медленно закрыл ящик с красками. Щелчок замка прозвучал замогильным, положившим всему конец звуком. — Наша малышка Энни. Ей было только три года.

Горе словно придавило его огромной лапой. Я предложила ему сочувствие в своем взгляде, сознавая, что слова не сделают ничего для смягчения его страданий.

Он добавил глухим голосом:

— Моя первая жена Мэри и я потеряли нашего мальчика всего трех недель от роду. Мэри так и не пережила этого, мне было суждено потерять и ее. А теперь еще и дитя Лу.

В слове «всего» проскользнула легкая шепелявость. Какое огромное, постоянное усилие приходится делать ему, чтобы следить за собой.

— Она скончалась с гарденией в руке.

Я осознавала, что именно муж вложил цветок ей в руку, последнее доказательство любви, которое он мог засвидетельствовать. В его глазах читался страх от того, что ему никогда не удастся прийти в себя после этого.

— Разве ваша работа не восполняет эту пустоту?

Он нахмурился.

— Фламинго и павлины не заменят ребенка.

Я уже набеседовалась с квартирными хозяйками в районе Ист-Сайд поблизости от местонахождения компании Тиффани «Тиффани глас энд декорейтинг кампани», отвергла подозрительных, приверженок строгих правил и тощих как жердь и отправилась домой попарить свои натруженные ноги. В эту субботу я вновь описывала все более широкие круги вокруг здания Тиффани в надежде подыскать себе то, что нужно.

Я больше не могла оставаться в пансионе в Бруклине, где вместе с Фрэнсисом занимала несколько комнат. Со дня его смерти постояльцы разговаривали со мной приглушенными и вымученными голосами, проскальзывая мимо меня в коридоре подобно послушницам и монахам. Все выглядело так, будто в своем перечне друзей они выделили мое имя черным кружком и приклеили к нему ярлык: «Новоиспеченная вдова. Обращаться с особой деликатностью». Их намерения были самыми благородными, но взгляды, которые соседи смущенно отводили от меня, красноречиво вещали, что вдова должна неприметно влачить свое существование в мире, будто она больше не принадлежит ему, испуская тяжкие вздохи от терзающего ее одиночества в течение длительного ожидания вновь соединиться в мире ином со своей второй половинкой.

Было ли для меня неподобающим желать большего, нежели подобное вынужденное существование? Или испытывать голод по переменам, новым лицам, полнокровной жизни, а также по внезапным открытиям, приятным глазу и слуху? Было ли неподобающим искать излечения в шумной толкотне Манхэттена, города великолепия и огромных возможностей?

Я продвигалась вперед, гордо выпрямившись, а не влачась, и обнаружила небольшой ряд спокойных домов под названием Ирвинг-плейс между Юнион-сквер и Грэмерси-парком, который сулил по весне буйство густой листвы. Улицу обрамляли особняки с потугами на греческий, итальянский Ренессанс. Я увидела в окне объявление «Сдается комната» и взбежала на крыльцо. На звонок отозвалась костлявая особа, всем своим видом предвещающая скудные порции на ужин и блюда, которые поспешно убираются со стола прежде, чем постояльцу придет на ум потянуться за добавкой.

Тесная безрадостная гостиница была обставлена только набитыми волосом канапе, вызывающими зуд и заставляющими сидящих все время сохранять позу фигур с древнеегипетских росписей. Хозяйка явно считала полоску из сетчатой ткани шириной в десять дюймов достаточной дорожкой для прохода в ванную комнату.

— Благодарю вас, мне это не подходит, — отговорилась я и сбежала.

Далее на здании № 44 я обнаружила другое объявление, на сей раз с рисунком, изображающим смеющихся людей за обеденным столом, и предостережением «Ворчунов и курильщиков просим не обращаться». Меня приветствовала широкобедрая женщина с пышными крашеными рыже-оранжевыми волосами, уложенными в высокую прическу на макушке. Колоритная дама.

— Заходите и осмотритесь, дорогая. Мы не кусаемся. Я — мисс Мерри Оуэнс.

Она заткнула метелку из перьев для обметания пыли за пояс, подобно хвосту над своим обширным задом. Это невольное украшение, а также сооружение из оранжевых прядей делали ее похожей не столько на молоденькую курочку, сколько на мать-наседку.

— Здесь у нас действительно милые люди, художники и все такое. Женщины на третьем этаже, мужчины на четвертом, прислуга на пятом. Семнадцать жильцов, и все — достойные люди, имейте в виду, но из не особо светских кругов. Из мужчин нет ни одного гуляки или пьянчужки, хотя парочка бесхребетных, пожалуй, имеется, если вы не имеете ничего против таких. У нас даже есть доверенный доктор, по фамилии Григгз, и актер, мистер Бейнбридж. По вечерам мы устраиваем мюзиклы, либо чтение вслух, либо шарады, либо уроки рисования и тому подобное.

— Уроки рисования? — воскликнула я, не удержавшись.

Рисование было слабостью, которой я стеснялась и пыталась утаить от мистера Тиффани.

— О, у нас тут все поставлено на широкую ногу. Мистер Дадли Карпентер учит мисс Хетти рисовать, а мисс Хетти преподает игру на пианино мистеру Хэкли. Мистер Хэкли обучает пению мисс Лефевр, а мисс Лефевр дает уроки французского языка мистеру Макбрайду. Мистер же Макбрайд читает курс по истории искусства мистеру Буту, а мистер Бут натаскивает по бухгалтерскому учету мисс Мерри Оуэнс, то есть меня. Я, в свою очередь, учу плести ирландские кружева миссис Хэкли, ну а она дает уроки игры на цитре Дадли. Как видите, мы так и крутимся в этом счастливом хороводе.

Она нарисовала в воздухе круг своими толстыми пальцами, смахивающими на сосиски, а огромные груди затряслись от смеха.

— А что умеете делать вы? — осведомилась хозяйка, подбоченившись и склонив голову к плечу на манер курицы со сломанной шеей.

— Могу читать стихи. Особенно люблю Эмили Дикинсон.

— Женщина-поэт, а? Здесь иногда не возражали бы против этого. Ну-ка, прочтите немного.

Мне сразу пришло на ум: «Каждый, кого мы теряем, забирает с собой часть нас». Ох нет, слишком мрачно. Как насчет этого?

Я продекламировала:

— Ах, слаще вина!

Очевидно, я прошла отбор, потому что она впустила меня в просторную гостиную с удобными мягкими креслами и свеженакрахмаленными салфетками на спинках. На стенах висели две репродукции пейзажей «Школы реки Гудзон», а на связанной крючком дорожке на столе стояла ваза с лимонным драже. Ложки двенадцати апостолов[4] свешивались с деревянной полочки на стене и сияли, начищенные до блеска в глазах. Ни одна, даже ложка предателя, не была запятнанной. Явно это улучшенный вид пансиона, возможно, и с подходящей ценой.