Вино из одуванчиков - Рэй Брэдбери

— Значит, так: увидишь за эти три месяца что-нибудь,что мы делаем опять и опять, — тут же скажи мне. Потом подумай про это — итоже скажи мне. А в День труда[2] мы все это прочитаем и посмотрим, что у насполучится за лето.

— А я тебе прямо сейчас скажу кое-что. Бери карандаш,Дуг. На свете пять миллиардов деревьев. Я это вычитал в книжке. И под каждымдеревом есть тень, верно? Значит, откуда берется ночь? А вот откуда: пятьмиллиардов деревьев — и из-под каждого дерева выползает тень. Представляешь?Вот бы найти способ удержать их все под деревьями и не выпускать — тогда испать ложиться незачем, ведь ночи-то и не было бы вовсе! Вот тебе и выходит:немножко старого и немножко нового.

— Все правильно, тут есть и старое и новое. —Дуглас лизнул желтый карандаш Тайкондерога (ему ужасно нравилось этоназвание). — Ну-ка, скажи все это еще разок…

— На свете пять миллиардов деревьев, и под каждымдеревом лежит тень…

Да, лето состоит из привычных обрядов, для каждого есть своепривычное время и свое привычное место. Обряд приготовления лимонада илизамороженного чая, обряд вина, туфель или босых ног и, наконец, очень скоро,еще один, полный спокойного достоинства обряд: на веранде вешают качели.

На третий день лета, под вечер, дедушка выходит на веранду ипринимается невозмутимо разглядывать два пустых кольца, свисающих с потолка.Неторопливо подходит к перилам, уставленным горшками с геранью, точно Ахав,который испытующим взглядом встречает ясный тихий день и ясное небо; потомоблизывает палец и подставляет его ветру, снимает пиджак — надо же убедиться,не холодно ли на закате в одной рубашке. Потом издали здоровается с соседями —те тоже выходят на уставленные цветами веранды, чтобы насладиться теплым летнимвечером; они даже не слышат, как чирикают за стеной или тявкают, точно болонки,их жены.

— Что ж, Дуглас, давай вешать. Они отыскивают в гаражекачели, стирают с них пыль, выносят на веранду, и дедушка подвешивает их ккольцам в потолке, точно водружает парадное седло на слона для торжественного итихого праздника летних вечеров.

Дуглас легче деда, он первым садится на качели. А потом исолидный дедушка осторожно пристраивается рядом. И они, улыбаясь и кивая другдругу, молча раскачиваются взад и вперед, взад и вперед…

Минут через десять на веранду выходит бабушка с полнымиведрами и швабрами, подметает и моет веранду. Из дома выносят легкие стулья,качалки и шезлонги.

— Люблю выбираться на веранду пораньше, — говоритдедушка. — Пока еще не так много москитов.

Часов в семь раздается легкий скрип — от столов отодвигаютстулья, а если постоять под окном столовой, услышишь, как там бренчат наразбитом фортепьяно с пожелтевшими от старости клавишами. Чиркают спички,булькает вода — во всех кухнях моют посуду, со звоном ставят тарелки сушить наполку. А потом понемногу на сумеречных улицах под огромными дубами и вязамиоживает дом за домом, на тенистые веранды выходят люди, точно фигурки на часахс барометром, предсказывающие погоду.

Вот появляется дядя Берт, а то и дедушка, потом отец и ещекто-нибудь из родных; женщины еще переговариваются в остывающей кухне, мужчиныпервыми выходят в сладостную тишь вечера, попыхивая сигаретами, и наводятпорядок в своем собственном мире. На веранде зазвучат мужские голоса; мужчинырасположатся поудобнее, задрав ноги повыше, а мальчишки, точно воробьи,усядутся рядком на стертых ступеньках или на деревянных перилах, и оттуда завечер уж непременно что-нибудь свалится — либо мальчишка, либо горшок сгеранью.

И наконец за дверью на веранде вдруг возникнут, точнопривидения, бабушка, прабабушка и мама, и тогда мужчины зашевелятся, встанут ипридвинут им стулья и качалки. Женщины принесут с собой всевозможные веера,сложенные газеты, бамбуковые метелочки или надушенные носовые платки и заразговором будут ими обмахиваться.

Они болтают без умолку целый вечер, а о чем — назавтра никтоуже и не вспомнит. Да никому и не важно, о чем говорят взрослые; важно только,что звук их голосов то нарастает, то замирает над тонкими папоротниками,окаймляющими веранду с трех сторон; важно, что город понемногу наполняетсятьмой, как будто черная вода льется на дома с неба, и в этой тьме алыми точкамимерцают огоньки, и журчат, журчат голоса. Женщины сплетничают и отмахиваются отпервых москитов, и те начинают в воздухе свою неистовую пляску. Мужские голосапроникают в старое дерево домов; если закрыть глаза и прижаться головой кдоскам пола, слышно, как рокочут голоса мужчин, точно отдаленное землетрясение,оно не прекращается ни на миг, только слышится то чуть тише, то погромче.

Дуглас растянулся на сухих досках веранды, счастливый иумиротворенный, — голоса эти никогда не умолкнут, они будут вечнообволакивать говорливым потоком его тело, его сомкнутые веки, вливаться всонные уши. Качалки потрескивают, как сверчки, сверчки стрекочут, как качалки,а поросшая мхом бочка для дождевой воды под окном столовой рождает все новыепоколения москитов и дает тему для разговора еще на множество лет.

Как хорошо летним вечером сидеть на веранде; как легко испокойно; вот если бы этот вечер никогда не кончался! Это — вечные, надежныеобряды; всегда, до скончания века будут вспыхивать трубки курильщиков, вполутьме будут мелькать бледные руки и в них — вязальные спицы, будет шуршатьсеребряная обертка мороженого, кто-нибудь все время будет приходить и уходить.Потому что за вечер непременно кто-нибудь придет — из соседних домов или те,кто живет на другой стороне улицы; проедут на своем маленьком жужжащемавтомобильчике мисс Ферн и мисс Роберта, иногда они захватят Тома или Дугласапрокатиться вокруг дома, а возвращаясь, посидят на веранде, обмахивая вееромпылающие щеки; или мистер Джонас, старьевщик, поставит свой фургон с лошадьюгде-нибудь под деревьями и впопыхах поднимется по ступенькам — сразу видно, емуне терпится рассказать что-то новенькое, еще не слышанное, и, как ни странно,это и правда бывает что-нибудь новое. И наконец, дети — они бегают где-то втемноте, напоследок играют в прятки или в мяч, а потом, когда уже вовсе ничегоне разглядеть, запыхавшись, с разгоревшимися лицами, точно бумеранги, неслышновозвращаются к дому по бархатной лужайке и затихают под мерное журчанье наверанде, и голоса журчат, журчат, баюкают их и усыпляют…

Как чудесно лежать в ночи папоротников, трав, в ночинегромких сонных голосов, все они шелестят, и сплетаются, и из них сотканатьма. Взрослые давно о нем забыли — ведь он притаился, лежит тихий как мышонок,слушает, как они строят планы для него и для себя тоже. И голоса их замирают,плывут с освещенным луной табачным дымком, а мотыльки, точно оживший позднийяблоневый цвет, тихонько стучатся в далекие уличные фонари, и голоса уплывают ильются в грядущие годы…