Серебряная Инна - Элисабет Рюнель

— Что касается меня, то я не могу себе представить ничего лучше, чем провести лето в лесу с лошадьми, — поразмыслив, ответил Арон Соломону.

— Я так и решил, — довольно отозвался Соломон, — что такому человеку, как ты, это подойдет.

Действительно, Арон не мог придумать более подходящего для себя занятия. Но селянам еще предстояло собраться и обсудить кандидатуру нового пастуха. Лошади стоили очень дорого, а Арон был чужаком. Никто ничего не знал о нем, да и говорил он со странным акцентом.

Арона позвали на совет, и он вежливо отвечал на все вопросы. Но когда один из селян отважился напрямую спросить, кто он и откуда, Арон ответил как обычно:

— Кто я и откуда, никому знать не дано.

В комнате повисла тишина. Соломон уже слышал эту фразу и давно решил, что ему нет нужды знать больше, но остальных селян такой ответ смутил.

— И ты вот так прямо это говоришь? — нарушил молчание один из них.

— Да, — ответил Арон.

Взоры всех присутствующих были прикованы к чужаку. Они видели, как левое веко у него подрагивает от волнения. Видели морщины на нестаром еще лице. И яркие голубые глаза, говорившие о том, что он вырос у моря. Арон стоял смирно, позволяя им себя разглядывать.

Он первым начал эту игру. И что он за человек, если правда думает, что от себя можно убежать? По нему не видно, сколько ему пришлось выстрадать.

— Но я могу сказать вам, что я с самого детства ухаживал за лошадьми, — продолжил Арон. — И люди всегда говорили, что я умею с ними ладить.

— Мне кажется, лошадям все равно, чужак с ними или местный, — усмехнулся один крестьянин.

— Да-да, — поддержали другие. Им нужно было принять решение, и нужно было, чтобы кто-то помог им в этом.

— Если Арон убежит с лошадьми или заведет их в болото, то обещаю, что раздобуду каждому новую лошадь, — с жаром заявил Соломон. — Можете это записать!

Стукнув кулаком по столу в подтверждение своих слов, он подмигнул Арону.

— Соломон разумный человек, — вставил брат Хельги Руберт, который редко высказывал свое мнение.

Теперь прокашлялся старейшина:

— Тогда давайте подпишем договор, раз уж Соломон за него ручается. Видимо, он немало денег заработал на лесе, раз обещает в случае чего всем купить по лошади.

Мужики засмеялись.

— Договорились! — произнес Соломон, прежде чем кто-то успел возразить.

Договор был составлен и подписан. В нем Арон обещал тщательно заботиться о доверенных ему лошадях и следить, чтобы они не попортили пастбище. Помимо сыра, масла и молока, ему полагалось жалованье в шестьсот двадцать пять крон, которое будет выплачено после того, как лошадей благополучно доставят домой. Арон подписал договор и поймал на себе удивленные взгляды крестьян. Он был первым пастухом, который мог поставить свою подпись, а не крестик на договоре.

— Смотрите, как бы он и лошадей не научил писать! — поднимаясь, рассмеялся Соломон.

Совет закончился. Теперь у Арона была работа на лето, а за окнами еще дул холодный весенний ветер и лежал снег.

Ему предстояло пасти лошадей к северу от деревни, в долине между Долибэкмюреном и Вискабергом. Ближайшая деревня к тем местам — Спеттлиден. И следить нужно было прежде всего за тем, чтобы лошади не зашли в болото, потому что это был Хохай, где все, что не было горой, было болотом. Даже в горах встречались болота. Они тянулись на километры между горами, без единого дерева или кустика. Арон попытался срисовать карту, полученную от одного торговца. Каких только названий там не было. Каждая кочка в этой безлюдной местности имела свое название. Каждое болотце, каждая рощица, каждый холмик и каждый овраг. Поразительно, но только леса оставались безымянными, все остальное имело свое название: Лонгвэгбакен, Трёстлёсмюран, Хенбергскойян, Инредолиашон.

Между Наттмюраном и Бумюраном возвышалась гора под названием Наттмюрберг, у подножия которой лежало озеро Саддияур. И там у озера Арон нашел на карте знак домика с надписью: «Наттмюрберг». В этой местности встречалось немало уединенных хуторов, но этот находился так далеко от цивилизации, что Арону не верилось, что кто-то может там жить. К тому же никто не говорил ему, что в тех местах кто-то живет. Наттмюрберг. Арон решил, что дом стоит заброшенным.

Когда я была маленькой, мама всегда молилась вместе со мной перед сном. В то время детям на ночь не сказки читали, а молитвы. «Господи Боже наш, еже согреших во дни сем словом, делом и помышлением, яко Благ и Человеколюбец, прости ми; мирен сон и безмятежен даруй ми».

Слова молитв отпечатались в моем сознании. Особенно мне запомнились слова о счастье. Я знала, что это так: счастлив тот, кого любит Бог. Чтобы стать счастливым, нужно сперва попасть в любимчики к Богу. И тогда счастье свалится тебе в руки как большой красивый мяч. Те же, кого Бог не любил, получали несчастье — тяжелый черный шар из железа. Это были уродливые неудачники с влажными ладонями. Я представляла, что у счастливчиков на лбу написано, что они любимы Богом. И гадала, какую цену мне придется заплатить за счастье.

Разумеется, я неправильно истолковала молитву. И не только я. Неправильно толковать слова было у нас в крови. Несчастье — это Божье наказание: так Он изливает на нас Свой гнев. Судит нас. Как же мне холодно! Я хочу покинуть свое тело. Здесь и сейчас. В горе и в радости. Отдаться беззащитности, которая свойственна всем людям. Взойти на борт корабля беззащитности, груженного до краев.

Горы смотрят на меня усталыми старыми глазами. Они подобны огромным животным, которые, кажется, чего-то ждут. Но они ничего не ждут. Они просто есть. Просто есть. Спрятавшись внутри себя, они видят все, кроме времени. Слои памяти в камне: впадины и возвышения. Как память и забытье, слившиеся в объятье, в крепком и долгом объятье. Горы живут не во времени, а в памяти, в ее темных коридорах, зовущихся забытьем.

Одна строка из молитвы продолжает жить, продолжает идти со мной в такт: позаботься обо мне, позаботься обо мне. В ней есть что-то необычное, что-то хрупкое, что-то, что мне только предстоит узнать. Что-то, что нельзя променять на око или ухо. Может, мне хочется, чтобы горы научили меня своему терпению, своей выносливости, своим странным снам. Я словно блуждаю в лабиринте, из которого нет выхода. Иду и думаю о паломниках, русских странниках, о которых я читала. И о Кристин Лаврансдоттер[3]. Теперь люди путешествуют на автобусе. Для них главное — достичь места назначения, не важно, каким образом. Раньше странникам хотелось вырваться из своей жизни. Они путешествовали месяцами, годами. Многие из них не вернулись. Они встречались на бесконечных дорогах и сразу узнавали друг друга. Всех их выгнали на дорогу одни и те же причины — тревога, стыд, невыносимость бытия.