Владимир Этуш. Старый знакомый - Елена Евгеньевна Этуш

скорее похожую на наши Воробьевы горы – ее склоны сплошь поросли зеленой травой, местами кустарником, где встречалась и малина, а кое-где попадались и деревья, являя собой продолжение леса, по которому мы шли.

Началось восхождение. Люди шли гуськом, вернее, не шли, а почти ползли, распластавшись по склону, цепляясь за любые выступы почвы или кустарника, неизменно ошибаясь в своем выборе, за что уцепиться, – соломинка, за которую хватались эти утопающие, обязательно подводила, и они съезжали на животе расстояние вдвое большее, чем могли бы преодолеть при помощи этой соломинки. Короче говоря, когда мы вылезли на эту гору, откуда, собственно, только начинался перевал, зрелище было уже жалкое.

Я передохнул минут пять у колоды дерева – это был первый и последний отдых за весь перевал, и двинулся дальше.

Теперь уже путь шел по чисто кавказской природе. Был ясно замечен резкий переход к высокогорной растительности. Отсюда начинались громады гор, кое-где покрытые типично горной, выжженной солнцем травой и кустарником.

На творческих встречах зрители часто спрашивали: «Как вы смогли запомнить столько событий на войне?» Просто мозг в экстремальных ситуациях по-особому обострен и невольно фиксирует и запоминает множество деталей, которые уже не стираются из памяти. Кроме того, меня четыре месяца готовили в школе военных переводчиков к разведке. И даже собирались забросить в немецкий тыл. А враг в тот момент прорвал фронт, наши подразделения стремительно откатывались. Командир дивизии, генерал, говорит: «Мы тебя оставим с рацией за линией фронта, будешь докладывать, какие части на нас наступают». Можно подумать, ему не все равно было, от кого драпать. Но что-то тогда сорвалось, не получилось, и я отступал вместе с нашими частями, защищая из последних сил Кавказ.

А потом, когда уже пошли вперед, помню, как 13 дней не могли подняться в атаку под шквальным огнем. Там и пришлось личным примером поднимать солдат.

Помню еще такой случай. Я возвращался с задания и оказался у какой-то деревни. Рассвело уже, но деревня спала, и какая-то бабулька вышла из своей хаты. Я подошел и говорю: «Тетенька, дай попить». А я всю ночь шел, это была осень, и я был, очевидно, первый наш военный, которого она увидела, – они были под немцами. И она, всплеснув руками, запричитала: «Ой, миленький…» Взяла фартук, плюнула и вытерла мое запачканное, закопченное лицо.

Вспоминается и такой эпизод, когда комдив застрелил солдата только за то, что увидел его играющим на гитаре. Это тоже правда войны, обычные фронтовые будни. Ну чего тогда стоила жизнь бойца? Комдив застрелил солдата, потому что тот позволил себе взять в каком-то доме гитару и заиграть, хотя все силы тогда следовало отдавать наступлению. Или замполит дивизии лично расстрелял хорошего парня, старшину, за то, что он не туда побежал. А помощник замполита полка убил начальника продсклада за то, что тот отказался налить ему стакан водки. Застрелил за стакан. И ничего. Его разжаловали, но оставили служить при штабе. Так и болтался там без дела.

Мой отец был арестован еще до войны. Конечно, в моем личном деле содержалась информация об этом. И это, конечно, представляло для меня опасность. Когда в Ростове я был заместителем начальника разведотдела укрепрайона, меня вызвал к себе начальник особого отдела – особист их называли, и спросил: «Кто твои родители?» Я понимал, что это хитрость, ведь он прекрасно знает и о моих родителях, и об аресте отца. И я не стал ничего скрывать. Он поблагодарил за честность и сказал: «Вы будете писать мне каждый день о том, что видели и что слышали». Он хотел сделать из меня стукача. Я отказался. Он вроде бы спокойно отреагировал. Так мне показалось. А буквально на следующий день я увидел на столе моего начальника лист бумаги, на котором было написано: «Начальнику особого отдела укрепрайона. Довожу до Вашего сведения: все, что Вы хотели узнать относительно лейтенанта Этуша…» Дальше текст обрывался. Оказывается, он писал на меня доносы! Вот это тоже было шоком: свои могли предать и уничтожить своих же. Ужасно глупо было бы погибнуть не от вражеской пули, а из-за подлости товарища, с которым ты воюешь вместе, плечом к плечу.

На войне можно погибнуть в любой момент. Но к этому невозможно привыкнуть. Только в начале войны страх был больше похож на панику, я буквально дрожал. А потом, когда стал воевать, страх стал другим. Скорее всего, просто было обидно погибнуть и не дожить до конца войны…

Командиром нашего 581-го стрелкового полка был Андрей Николаевич Семенов – болгарский эмигрант, революционер, приговоренный у себя на родине к смертной казни за политическую деятельность и по совету Димитрова бежавший в СССР. Эту часть биографии Семенова знали все, но рассказывали вполголоса, отчего его личность казалась еще более романтичной. В нем угадывался не только профессиональный военный, строевик, но еще и интеллигентный человек. С нами он держался как товарищ и, как только выдавалось свободное время, всегда уделял нам внимание. Редкой сердечности и доброты был человек. Он никогда не поучал, а терпеливо объяснял. Компромиссов с начальством он не понимал и всегда открыто выражал свою точку зрения.

Мы поддерживали с ним теплые, дружеские отношения и после войны.

Из послевоенной переписки:

21.05.1965 года,

Карлово.

«Мой боевой друг Владимир Абрамович!

Письмо Ваше получил и очень Вам благодарен. Читал письмо и радовался от всей души. Радовался и радуюсь, что ты (не могу я обращаться на “Вы” к моим боевым друзьям) жив-здоров, радуюсь твоим успехам в театре, радуюсь, что написал мне письмо.

Двадцать два года и пять месяцев прошло с того памятного дня, когда я расстался с моими боевыми друзьями от 581 СП 2 января 1943 года в Каммаяке. Да, времени прошло немало, но я помню добрых моих боевых друзей: Громенко, Мельник В. М., Мельник К. К., Горбатов, Самойлов, Махровский, Этуш, Ермак, Дунай, Гойпа, Курбан, Машковский, Мельников, Мажара, Топандский, Власов, Миленин, Мирошниченко, Казацкий, Нескоромный, Ефимов, Евдокимов, Кашурников, Боровский, Арбатов, Заяц, Вася, Шура, Люба и др.

В живых нет десятерых из названных товарищей, это я знаю. А других? Не знаю, какова их судьба.

Ермака видал в начале 1945 года в Карпатах, а дальше Мельник В. М. (он Герой Советского Союза) находится в Баку. Письма от него не имею уже 5 лет. Абрамов работает в Дербенте. Этуш – в Москве. Где остальные друзья? Какова их судьба?

Я закончил войну в г. Прага как замкомандира 305 СД по части строевой.