Юность - Тове Дитлевсен

Руководителя нашего театрального общества зовут Гаммельторв. Ему двадцать два года, у него есть жена и ребенок. Мы репетируем у них дома, и жена злится, потому что младенец просыпается от шума. Она, жалуется Гаммельторв, совсем ничего не смыслит в искусстве. А он смыслит. Когда он нас наставляет, то использует и голову, и руки-ноги, словно знаменитый дирижер. Бесится, ругается и слезно умоляет вкладывать в слова душу и полностью вживаться в роль. Тетушка Агнес — очень глупая и доверчивая, и молодая пара то и дело обводит ее вокруг пальца — в этом вся комичность, потому что сами по себе слова роли не смешны. Реплик немного, и они лаконичны. Кульминация наступает, когда пожилая дама входит в гостиную с чайным подносом в руках. При виде пары, слившейся на диванчике в тесных объятиях, она его роняет и, разведя руками, восклицает: боже, спаси и сохрани! От этих слов зал должен залиться смехом, считает Гаммельторв, и я произношу их, словно цитируя из книги. Еще раз! — кричит он, — еще раз! В конце концов мне удается вложить в реплику достаточно удивления, и он считает, что она подействует, когда на подносе будут настоящие чашки. Его жена отказывается их предоставить. Дома в гостиной я разыгрываю роль тетушки Агнес перед мамой, и та приходит в восторг. Может быть, говорит она, из тебя получится настоящая актриса. Жаль, петь не умеешь. Нина умеет, ей предстоит исполнить любовный дуэт вместе с Гаммельторвом, и, как мне кажется, у нее это прелестно получается. Постановка будет показана в кабаке «Стьернекроен» на Амагере, и Гаммельторв ожидает аншлага, потому что потом будут танцы. Мы с Ниной этому рады. Нина из Корсёра[13], там же живет ее жених, лесничий. Он приедет на премьеру. Нина работает в газете «Берлинске Тиденде» в отделе объявлений и снимает комнату в районе Нёрребро. В ней мрачно и нет отопления — мы сидим на краю кровати, не снимая пальто, и делимся планами на будущее под треск пламени, что полыхает в печке какой-то семьи по другую сторону тонкой стены. Нина планирует выйти замуж за своего лесничего, потому что хочет прожить жизнь в деревне, но пока желает развлечься и насладиться молодостью в Копенгагене. На объявление она откликнулась, чтобы познакомиться с интересными людьми. Особенно с мужчинами. Мужчинами, которые могут за ней ухаживать и угощать. Она говорит, что когда мы не будем так заняты постановкой, то пойдем по ресторанам и найдем, с кем потанцевать. Девушке не положено сидеть в ресторане одной, а вдвоем можно. В мыслях возвращаюсь к высказыванию херре Крога о том, что все люди зачем-нибудь друг друга используют, и радуюсь, что Нине есть зачем использовать меня. После знакомства с ней я реже думаю о Рут, которая, кстати, вместе с родителями съехала и больше не встречается мне по пути домой. Нина росла у бабушки по материнской линии, владелицы гостиницы в Корсёре. Мать живет в Копенгагене с мужчиной, вне брака. Она бедная и убирается у чужих, и как-нибудь вечером, говорит Нина, мы с ней познакомимся. Моя же мама не испытывает никакой потребности в знакомстве с Ниной. Почему она в Копенгагене, если жених в Корсёре? — придирается мама. — У тебя всегда были плохие подружки. В офисе фрекен Лёнгрен злобно замечает: в последнее время вы выглядите такой счастливой. Какое-то радостное событие дома? Я в ужасе это отрицаю и стараюсь выглядеть менее счастливой. Я учусь стенографии на курсах на Вестер-Вольдгаде, и это очень интересно. Иногда я думаю только в стенографических знаках. Однажды вечером после работы на улице меня поджидает Эдвин с очень счастливым видом. По пути домой он рассказывает, что скоро женится на девушке по имени Грете из Вордингборга[14]. Они поженятся тайно и уже получили квартиру в районе Сюдхавнен. Темная зависть разливается во мне — разделять его воодушевление стоит больших усилий. Родителям нельзя ничего знать об этом до свадьбы. Они разозлятся, говорю я, и мне их даже немного жаль. Ты же знаешь мать, объясняет он, она выживает всех моих девушек. Я рассказываю, что в этом вопросе мне проще: мама в восторге от Эрлинга, хотя так с ним и не познакомилась. Так часто бывает, отвечает брат, и в этом нет ничего странного. Он интересуется, как продвигаются дела со стихами и не хочу ли я попробовать обратиться к другому редактору. Не все же умирают. Я отвечаю, что потихоньку стихи получаются лучше, но снова пробовать не хочу, пока они не станут достаточно хороши. Эдвин же считает, что мои детские стихи настолько же хороши, как и те, что публикуют в школьных учебниках и газетах, и мне не объяснить ему неуловимую разницу между плохим и хорошим стихотворением — я сама лишь недавно ее осознала. Мы немного стоим у ворот дома и разговариваем, топчась на месте, чтобы согреться. Эдвин не хочет подниматься: мама может заподозрить, что мы шли домой вдвоем. Ей не нравится, когда мы проводим время без нее. Брат совершенно не забыл свою старую обиду на отца за четыре мучительных года учебы. Ему я обязан своим кашлем, с горечью произносит он. Это не совсем справедливо. Эдвину сейчас двадцать лет, и кожа вокруг его рта потемнела от бритья. Черные кудри падают на лоб, а карие глаза напоминают мне об отце и херре Кроге. Однажды я выйду замуж за мужчину с карими глазами. Тогда, может быть, и у моих детей они тоже будут карие, и я убеждена, что первого рожу в восемнадцать лет. Нина в совершенном ужасе от того, что я еще девственница, и считает это оплошностью, которую нужно как можно скорее исправить. Она признается, что тоже боялась — ведь со всех сторон только об этом и слышишь, — но на самом деле было чудесно. Для танцев в «Стьернекроен» Нина купила длинное узкое шелковое платье. На спине глубокий вырез, платье она взяла в рассрочку. Оно стоит двести крон — не представляю, как она собирается расплачиваться. Нина смеется и признается, что не настолько глупа, чтобы указывать свое настоящее имя. Я поражена, как и всегда, когда кто-либо осмеливается на поступки, на которые я не решусь никогда. В «Стьернекроен» мы красимся и переодеваемся. На мне черное платье бабушки Гаммерторва — до самого пола, и под ним к животу привязана подушка. На голове парик из серой шерстяной пряжи, на лице Гаммельторв подрисовал черные полоски. Они должны изображать морщины. Мне нужно передвигаться согнувшись, словно складной ножик, потому что в разных частях тела меня мучит артрит. Мы подсматриваем через дырку в занавесе. Пересчитываем, все ли из наших родных на месте. Они занимают лишь первые три-четыре ряда, а остальная часть зала почти пуста, если не считать нескольких молодых людей, которые зевают с совершенным отсутствием интереса — они пришли только из-за танцев. Нина показывает мне своего лесничего, он сидит сразу за тетей Розалией. Вид у него отрешенный, но от Нины мне известно, что он очень против, чтобы она жила в Копенгагене. Из-за чего он злится? — спрашивает Гаммельторв, подглядывающий вместе с нами. Раздаются звуки оркестра, и занавес поднимается. Сердце бешено колотится от волнения, и я не уверена, что моя тетушка Агнес сможет хоть кого-нибудь рассмешить. Зрители же чрезвычайно восприимчивы. Они хлопают и веселятся, и после каждого акта Гаммельторв повторяет, что это не иначе как успех, и спрашивает, заметили ли мы мужчину, который что-то записывает в блокнот? Это журналист из «Амагербладет», и сюда его отправили только потому, что это важное событие. Наконец-то наступает момент, когда я с подносом в руках застаю молодых на диване. Поднос падает — я ударяю в ладоши и воплю: боже, спаси и сохрани! В тот же момент распахивается служебная дверь, и парик с моей головы сдувает ветром. Я в испуге бросаюсь за ним, но Гаммельторв на диване трясет головой, потому что искренний смех обрушивается на меня из зала. Смех, аплодисменты, топот. И только Нина бросает в мою сторону оскорбленный взгляд — ведь она, возможно, больше не примадонна. Занавес опускается, Гаммельторв пожимает мне руки. Ты спасла всё представление, говорит он, в следующий раз тебе достанется главная роль. Семья тоже хвалит, а Эдвин говорит, что у меня талант. Он верит, что у него тоже есть талант, просто ему ни разу не предоставилось шанса. Во время бала он много танцует со мной, за что я ему благодарна. Он танцует отменно, и Нина искоса бросает на него взгляд, когда проносится мимо со своим лесничим. Лесничий ниже ее и в целом — ничего особенного. Кроме того, Эдвин танцует с обеими тетями и мамой, которая в двенадцать часов объявляет, что пора прощаться с друзьями и идти домой. В следующий раз, на встрече в кафе на улице Страндлодсвай, Гаммельторв показывает вырезку из «Амагербладет», где, кроме всего прочего, написано: совсем молодая девушка Тове Дитлефсен имела большой успех в роли тетушки Агнес. Очень странно впервые видеть свое имя напечатанным, пусть и с ошибкой. И вот, заявляет предприимчивый Гаммельторв, пьеса для нового представления — «Трильбю». Трильбю — это несчастная молодая девушка во власти старого колдуна. Он заставляет ее петь, и у нее чудесно получается. И кто, равнодушно спрашивает Нина, будет играть Трильбю? Тове, отвечает он, но так как она не умеет петь, то будет просто раскрывать рот. А ты будешь петь за нее за кулисами. Нина краснеет от гнева. Хватается за сумку и встает. Я не собираюсь в этом участвовать, произносит она, сам пой, пока она шевелит губами. С меня довольно. Я в ужасе таращусь на нее. Я тоже не собираюсь в этом участвовать, говорю я. Нина выглядит лучше меня. Почему я должна играть Трильбю? Неожиданно мы вместе вскакиваем. Гаммельторв ударяет по столу. Это ваше или мое театрально общество? — кричит он. Ха, бурчит Нина, театральное общество «Успех»! Любой идиот может дать объявление в газете и много о себе возомнить. Я ухожу! И я тоже, крикнув, кидаюсь вслед за ней. Чтобы догнать — приходится бежать. Неожиданно, словно договорившись, мы останавливаемся. Стоим между двумя фонарями на совершенно безлюдной дороге. В воздухе витает весна. Нинино маленькое лицо с изящным ореолом волос вокруг него всё еще темнеет от злости, но неожиданно она заливается смехом, и я вместе с ней. Так значит, ты должна была быть примадонной, смеется она, ах, до чего же это смешно. Мы представляем, как я стою и раскрываю рот, не издавая ни малейшего звука, пока Нина, спрятанная от зрителей, во весь голос поет. Мы смеемся так, что почти не можем остановиться, и сходимся на том, что ни у одной из нас нет актерского таланта. Нам стоит развлекаться самим, вместо того чтобы развлекать других. Нам стоит почувствовать себя свободными в большом, захватывающем городе и найти парней, в которых можно влюбиться. Парней, на которых приятно смотреть, — и с деньгами в кармане. Теперь нам больше не надо тратить вечера на дурацкие репетиции «Тетушки Агнес» — у нас появилось свободное время. Досаждает лишь то, что в десять нужно быть дома, и с этим ничего не поделать.