Юность - Тове Дитлевсен

Видите, на кого я похожа? Фрекен Лёнгрен пристально смотрит на меня выпученными глазами, и я на самом деле не знаю, кого она напоминает. Она улыбается, поднимает и опускает брови. Возможно, она немного напоминает Чаплина, но это я не осмелюсь ей сказать: она обидчива. Фрекен Лёнгрен нетерпеливо морщит лоб. Вы что, совсем не ходите в кинотеатр? — спрашивает она. Хожу, отвечаю я грустно, напрасно напрягая мозг. Ну а в профиль, настаивает она и поворачивает голову. Теперь-то вы видите. Мне все об этом твердят. Ее профиль не говорит мне совершенно ни о чем, кроме того, что у нее кривой нос и маленький подбородок. Телефонный звонок прерывает мои терзания. Она поднимает и отвечает: И. П. Йенсен. Как и всегда произносит это громко и угрожающе — не понимаю, как человеку на другом конце провода хватает смелости продолжить докладывать о своем поручении. Это заказ — она записывает, держа трубку левой рукой у правого уха. Положив ее, говорит: Грета Гарбо, теперь-то вы видите? Вижу, отвечаю я и мечтаю, чтобы было с кем посмеяться. Но у меня никого нет. Поразительно, но здесь я совершенно одна. Я работаю в конторе одной литографической мастерской. В самой дальней комнате расположился ее владелец, которого все называют Мастер. Когда он на месте, дверь кабинета всегда закрыта. В приемной стоят два письменных стола. За одним его сын Карл Йенсен сидит спиной к фрекен Лёнгрен. Она с телефоном и коммутатором расположилась напротив меня, и к нашему столу приставлен маленький столик с печатной машинкой — на ней я должна учиться. Весь день напролет мне практически нечем заниматься, и кажется, никто точно не знает, для чего меня взяли на работу. Над конторой находится жилая квартира, в которой живет другой сын по имени Свенн Оге, он литограф в нашей типографии. Карл Йенсен — стройный и юркий, как белка. Его близко посаженные карие глаза немного косят, это придает им ненадежное выражение. Ко мне он никогда не обращается, а когда он и фрекен Лёнгрен на месте, то ведут себя, будто меня здесь нет. Они часто друг с другом заигрывают, и иногда Карл Йенсен крутится на стуле, описывая круги в попытке поцеловать фрекен Лёнгрен. Она отмахивается от него и громко, польщенно смеется, и мне они кажутся такими нелепыми — ведь они совсем старые. Когда Мастер проходит по конторе, они низко склоняются над работой, и я быстро чиркаю какие-то цифры или слова, а после скрупулезно и медленно их удаляю. Карл Йенсен нечасто бывает на месте, но я постоянно ощущаю на себе изучающий, внимательный взгляд фрекен Лёнгрен. Она комментирует каждое мое движение. Почему вы всё время поглядываете на часы? — спрашивает она, — из-за этого время не пролетит быстрее. Она говорит: у вас что, нет носового платка? Это шмыганье действует на нервы. Или: почему я всегда должна вставать и закрывать двери? Вы тоже молодая. Слово «тоже» поражает меня. Она как-то просит угадать ее возраст. Сорок, осторожно отвечаю я с уверенностью, что ей как минимум пятьдесят. Тридцать пять, выплевывает она, и все считают, что я выгляжу моложе. Если я стараюсь притихнуть и остановить взгляд на чем-нибудь нейтральном, она спрашивает: вы что, заснули? Кому-то надо отрабатывать те пятьдесят крон, что вы получаете каждый месяц. Я зеваю — и она тут же интересуется своим мужицким голосом, сплю ли я по ночам. Целый день напролет мне приходится выслушивать эти замечания, и, возвращаясь вечером домой, я чувствую такую же усталость, как во времена работы в пансионате. Но я сама хотела в офис, и здесь мне придется остаться до восемнадцатилетия, хотя меня и ужасает эта мысль. Я вношу заказы в книгу и справляюсь с делом за один час. Фрекен Лёнгрен мои упражнения на печатной машинке не нравятся — сильно шумно. Однажды Мастер осторожно спрашивает ее, не стоит ли мне поработать за коммутатором, но та со злостью отвечает, что не собирается сидеть спиной к посетителям. Позади меня стойка, где можно сделать заказ лично. Мастер, кажется, опасается ее так же, как и я. Он невысокий, тяжеловесный мужчина с синим и пористым носом, который, как говорит фрекен Лёнгрен, достался ему неспроста. Когда нужно найти Мастера, она звонит в ресторан «Грёфтен» в Тиволи[11] — кажется, его постоянное место пребывания, когда он не в конторе. Иногда он вызывает меня к себе и дает какие-то клочки бумаг, чтобы я набрала текст на машинке. Это письма, и они все начинаются со слов «дорогой брат» и подписаны «с братским приветом». Иногда речь идет об умершем брате, и, пока я расписываю все его прекрасные качества, особенно по отношению к другим братьям, меня охватывает меланхолия: кажется, что в этой семье есть какая-то редкая красивая связь. Но когда я однажды осмеливаюсь спросить фрекен Лёнгрен, сколько у Мастера братьев, она заливается громким смехом: это братья по ложе. Он состоит в Ордене святого Георгия[12]. Об этом она рассказывает его сыну — тот разворачивается ко мне вместе со стулом, чтобы потаращиться на такую остолопку. Каждый вечер пятницы я раздаю конверты с зарплатой в типографии. Это своеобразное испытание: работники бросают шуточки или дерзости в мою сторону, и я не сразу нахожусь что ответить. Я ведь не одна из них, как это было в прежней фирме. Это место, cчитает отец, — самая лучшая из моих работ, и нет никакого оправдания, чтобы уйти оттуда. Все состоят в профсоюзе, и я тоже. Взносы делает Мастер, и мне нужно идти на курсы стенографии, которые он же и оплатит. Не понимаю, зачем учиться на стенографистку, если писать разрешено только его братьям. Счетами и деловыми письмами занимается фрекен Лёнгрен. Создается впечатление, что она была против моего устройства на работу и теперь препятствует тому, чтобы я вообще чему-нибудь научилась. Сидеть и пялиться на нее с восьми утра до пяти вечера — труд непосильный и утомительный. Мне раньше никогда не встречались такие люди. Иногда она вежлива и интересуется, например, не хочу ли я угоститься яблоком. Подает его, но, как только оно начинает хрустеть у меня на зубах, хмурится и произносит: вы можете хотя бы раз съесть яблоко без такого шума? Стоит мне зачастить в туалет, как она спрашивает, не страдаю ли я от несварения желудка. Однажды она рассказывает о скорой конфирмации племянницы и спрашивает, не знаю ли я кого-нибудь, кто пишет песни для празднеств. Просто чтобы удивить ее, я отвечаю, что могу это сделать сама, и она бросает на меня недоверчивый взгляд. Они должны быть так же хороши, как и те, что можно прочитать в витрине газетного киоска. Обещаю — получится хорошо, и она нерешительно позволяет попробовать. Я пишу стихи на предложенную мелодию «Веселый мастер медных дел»; фрекен Лёнгрен впечатлена: и впрямь похожи на те, что заказывают за деньги. Она показывает их сыну Мастера и получает ответ: черт побери, кто бы мог такое подумать о фрекен Дитлевсен. Он разворачивается на стуле и с любопытством изучает меня своим коварным взглядом. Как обычно, ко мне он не обращается. Да, подтверждает фрекен Лёнгрен, это дар. Оба кажутся мне очень глупыми. Фрекен Лёнгрен даже не умеет нормально изъясняться по-датски. Так, она говорит «в любом при случае» и использует это дурацкое выражение весьма часто. Чтобы придать весомости словам, она то и дело вставляет «я утверждаю и не устану продолжать утверждать, что» и тому подобное. Но, естественно, своих утверждений она не повторяет. Таким бесполезным образом мне предстоит провести два года, и эта мысль почти невыносима. Практически всегда, когда я прихожу вечером домой, у нас сидит Ютте, и я устала от ее болтовни с мамой. Ютте — высокая и красивая блондинка, но сама считает, что никогда не выйдет замуж — уж очень быстро устает от мужчин. У нее было много ухажеров, и она всегда развлекает маму историями о последнем из них. Они много над этим смеются, и здесь я чувствую себя лишней. Отец громко храпит, уснуть я смогу, лишь когда он уйдет на работу, а Ютте — к себе. Не понимаю, почему я почти не могу выносить людей и как им нужно разговаривать, чтобы я с удовольствием их слушала. А разговаривать им нужно, как это делал херре Крог, и на улице мне постоянно кажется, что это он сворачивает за угол или переходит дорогу. Я бросаюсь вдогонку, но это всегда оказывается кто-то другой. На месте, где стоял его дом, собираются строить новый, и я всегда отворачиваюсь, когда по пути домой прохожу мимо. Я хорошо знаю, что могу найти его в телефонной книге, но гордость не позволяет. Я ничего для него не значила. Была лишь мимолетным развлечением, и, пожав плечами, он отвернулся от меня. Но я чахну от такого существования, и мне так или иначе нужно что-то придумать. На ум приходит рубрика в «Политикен» под названием «Театральные и музыкальные объявления». Вот что могло бы стать вечерним занятием, ведь теперь мне разрешено возвращаться домой в десять. Музыка — недоступная для меня территория, а вот актрисой я могла бы себя представить. В большой тайне от всех я отвечаю на объявление о том, что требуются актеры в любительский театр. Получаю письмо от театрального общества «Успех», расположившегося в ресторане на Амагере, и в условленный вечер меня приглашают на встречу. Я надеваю коричневый костюм, купленный по маминому настоянию вместо велосипеда, и на трамвае отправляюсь в ресторан. Я здороваюсь с тремя серьезными молодыми людьми и юной девушкой, которая, как и я, пришла сюда впервые. За столом руководитель рассказывает о планах поставить любительскую комедию под названием «Тетушка Агнес». Пьеса у него с собой, и, бросив на меня быстрый оценивающий взгляд, он решает, что тетушку Агнес играть мне. Это, объясняет он, комическая роль, для которой я подхожу идеально. Даме примерно семьдесят лет, но возраст легко подправить небольшим количеством грима. В постановке есть молодая пара, и мужчину будет играть он сам, а девушку — фрекен Карстенсен. Я любуюсь ею: она очень красивая. Волосы платинового оттенка, глаза темно-синие, а зубы белоснежные и безупречные. Я отлично понимаю, почему мне не досталась ее роль. Тем не менее я с трудом представляю свой успех в качестве смешной семидесятилетней старушки. Распределив роли, мы договариваемся встретиться, когда выучим текст, после чего пьем кофе и расходимся. До трамвая я иду вместе с фрекен Карстенсен. Она предлагает перейти на ты. Ее зовут Нина, и она живет в Нёрребро. Я спрашиваю, почему она отозвалась на объявление. Потому что я умирала от скуки, отвечает она. На ходу она покачивает бедрами, и в ее компании я уже чувствую себя счастливой. Нине восемнадцать, и, уверена, мы станем подругами.