Лоцман. Власть шпаги - Андрей Посняков

Кружево и впрямь выглядело замечательно, такой воротник прекрасно бы подошел к праздничному платью Анны… и вот к нему бы еще перчатки с точно таким же кружевом — вот эти!

— О, да, господин! Прекрасный выбор! И недорого, всего пять талеров.

Глаза у молодого человека тут же полезли на лоб:

— Сколько-сколько?

— Но, господин! Это же Брабант! Настоящий Брабант, скажу я вам, никакая не подделка. Оно того стоит, уверяю…

Стоит-то стоит, но… Никита Петрович все ж таки не был таким дурнем, чтобы отдавать за кружевной воротник и перчатки почти весь свой сегодняшний заработок. А коня на что купить? А пистолеты? Ну, хотя бы один, на пару деньжат точно не хватит. А жалованье-то еще когда выплатят… да и всего-то пять рублей в месяц, да еще норовят — медными деньгами дать, да по цене серебряных. Жулики одни кругом!

А тоже еще — государство!

— Отложи пока, — сделав вид, что задумался, вальяжно кивнул Бутурлин. — Посейчас прогуляюсь, зайду.

— О, да, да, господин! Я пока упакую…

Упаковывай, постная рожа, ага… Дождесся! Усмехнувшись, лоцман неспешно отошел от кружевного рядка и, раздвигая плечом толпу, направился к ювелирам. Может быть, у них дешевле? Какое-нибудь премиленькое колечко или перстенек… Вот как этот!

— А ну-ка, любезнейший, покажи! Это что за камень?

— Самый настоящий сапфир, уважаемый господин! Сами видите, красивый, как небо!

Действительно, играющий всеми оттенками синевы камень, оправленный в серебро, смотрелся весьма изысканно. Как раз к Анечкиным глазам… ну, почти. Глаза у девушки ярко-голубые, камень — насыщенно-синий… синий — голубой, это же где-то рядом.

— Четыре талера? Гм… гм… А за два?

Сторговались за три. Тоже дороговато, но за такую красоту не жалко! Серебряный перстень с сапфиром — это вам не перчатки! Три талера — тоже деньги, почти четыре рубля. Корову можно купить и еще на теленка останется.

Отойдя в стороночку, подышал Бутурлин на камень, протер рукавом. Красив, красив перстень — загляденье! Главное — и Аннушке впору придется, на мизинец налезает. Может быть, и за свадебный подарок сойдет? Так ведь почему бы и нет-то? Оно конечно, по уму, так надо бы сватов заслать. А допреж того — с Аннушкой договориться… да и не с ней даже, а с батюшкой ее, купцом Готлибом Шнайдером. Отдаст ли дочку-то за иноверца? Аннушка — немецкой лютерской веры, ну, да особым рвением не отличается, запросто в православие перейдет, коли жених хорошо попросит. Шнайдер же дочку отдаст — и даже с превеликим удовольствием! Никита Петрович Бутурлин, хоть и не шибко богат, да, чай, не лоцман, не простолюдин какой-нибудь, а дворянин, помещик! Это ж купцу-то честь какая! Так по всей Европе сейчас поветрие такое идет — богатые торговцы дочек своих за дворян выдают — за графов, баронов, маркизов… Вот уж у семьи и деньги, и титул! Из грязи в князи.

Кого взять в сваты — тут Никита долго не думал. Доктор Иеронимус Байер да фехтовальщик Жоакин Рибейруш — люди в Ниене не последние. Их всякий знает, и герру Шнайдеру весьма приятственно будет подобных сватов узреть. Так что все бы и хорошо… Ах, камень, камень! Как горит, как сверкает! Одно слов — сапфир, царский камень!

Засмотрелся Бутурлин, как вдруг кто-то прошмыгнул мимо да толкнул… Выпал перстень с ладони… до земли не долетел. Только тень чья-то прошмыгнула — мальчишка оборванец, в шапке суконной, босой…

— Ах ты шпынь! А ну, стой! Стой, кому говорю!

Бросился Никита Петрович в погоню, шпагу даже хотел вытащить — да не стал, слишком уж много народу на ярмарке, и так едва протиснуться… Воренок же, тать поганый, ловок оказался — сразу в толпу нырнул — затеряться. Да только напрасно надеялся, лоцман-то тоже оказался не лыком шит! Все ж человек служилый, бывалый… Оборванец — в толпу, промеж ног господ продавцов-покупателей, и Бутурлин — туда же! Лихо так… Протиснулся, протолкнулся, выскочил у конца длиннющего рядка-прилавка. Глянул… Нет оборвыша! И куда ж этот чертов тать делся?

Вот уж тут у Никиты глаз был наметан, никто еще от него в схватках не уходил, ни литвины, ни поляки, ни татары. Тем более — какой-то ниенский оборванец. Раз здесь его нет, значит где он? Далеко-то убежать не смог… Так вот здесь, под рядком, и спрятался, затаился. Вон, где персидские ковры. Вот ведь дурачок — сам себя загнал в ловушку.

Подошел Бутурлин к рядку, вытащил шпагу и, наклонившись низенько, негромко, но вполне отчетливо произнес, вроде бы как без особой угрозы:

— Ну, вылезай. Вздумаешь бежать — проткну, как крысу!

Услыхав такие слова, воренок пулей вылетел из-под прилавка и опрометью бросился прочь… Да вот далеко-то не убежал! Едва только выскочил, как лоцман тут же подставил ему подножку… И полетел воришка носом в вытоптанную траву!

— Не больно падать-то? — наступив парнишке на спину, участливо осведомился Никита Петрович.

Отрок попытался было вырваться — да куда там! Закричал, залопотал что-то по-шведски, что-то про то, что не виноват, что «господин» обознался, что он, оборвыш, ничего такого не делал…

Ну, по-шведски-то и Бутурлин мог. Наклонился, улыбнулся участливо:

— Gere Magnus Lindbergh från Rådhuset-min gode vän. Господин Яан Скогге из ратуши — мой добрый друг. И знаешь ли ты, пащенок, что он с тобой сделает? Двадцать пять плетей получишь на раз. Здесь же, на площади. Ну, так что, идем?

— Господине… не надо плетей, — тут же вспомнив русскую речь, заканючил воренок. Худющий, лохматый, верткий. Сквозь рваную рубаху просвечивало грязное тело.

— Верни, что взял, — строго приказал Бутурлин.

Сунув руку за пазуху, оборвыш вытащил перстень:

— Не знаю, как и вышло, дяденько. Черт попутал, ага…

— Ага! А вот и стража! — спрятав перстень в карман короткого немецкого кафтана, Никита Петрович с любопытством глянул на идущих вдоль рядов солдат городской стражи в синих коротких куртках. Стражники, ведомые капитаном с роскошной шитой золотом перевязью, направлялись прямо к ковровым рядкам.

— Сюда идут.

— Батюшка, не сдавай! — сверкнув серыми глазами, взмолился воренок. — Они ж меня точно — в ратушу… а там высекут… засекут до смерти… Батюшка, не вели казнить…

— Утро доброе, уважаемый, — по-шведски произнес капитан, подойдя ближе. Сверкающий, испанской моды, шлем его, называемый морионом, переливался в лучах летнего солнышка ничуть не хуже перевязи. Щекастый, с наглым, напоминающим вареную брюкву, лицом и самоуверенным взглядом, начальник стражи производил на редкость неприятное впечатление, еще более усиливавшееся противными тараканьими усиками, нелепо торчавшими над верхней губой.

Впрочем, швед был как швед. Спросив, что случилось, капитан взял парнишку за шиворот и широко улыбнулся Бутурлину:

— Разберемся! Не извольте беспокоиться, господин. Пару дюжин плетей всыплем — неповадно будет воровать!