В Ночь Седьмой Луны - Виктория Холт

– Прекрасно, – сказала тетя Каролина, – с нашими тремя парами рук зачем иметь еще?

Нужно было что-то делать с лавкой. Несомненно, ею нельзя было управлять, как прежде при отце. Тети пришли к выводу, что ее надо продать, и через некоторое время объявился некий господин Клис с дочерью Амелией средних лет и купил лавку. Во время переговоров о покупке лавки выяснилось, что лавка с ее содержимым не принесет больших доходов после уплаты отцовских долгов.

– Он был совсем без головы, – пренебрежительно отозвалась тетя Каролина о моем отце.

– Нет, у него была голова, – сказала тетя Матильда, – но она всегда витала в облаках.

– И вот результат – долги, и какие! А как подумаешь, об этом винном погребке и счетах за вино! Зачем это все было нужно, не могу представить.

– Ему нравилось развлекать своих университетских друзей, а им нравилось приходить к нам, – объясняла я.

– Ну еще бы, пить его дармовое вино.

Тете Каролине все виделось только в таком свете. Люди, по ее мнению, никогда ничего не делали за так. Я думаю, она приехала ухаживать за отцом, чтобы обеспечить себе место на небесах. Она подозревала всех в корысти. Ее любимым комментарием всегда было: «А что он или она от этого собирается получить?» Тетя – Матильда была помягче. Ее одолевали навязчивые идеи о состоянии своего здоровья, и чем чаще она болела, тем лучше она, казалось, себя чувствовала. Она испытывала также удовольствие, обсуждая чужие болезни, и оживлялась. При их упоминании, но больше всего ее радовали свои хворости. Ее сердце часто играло с ней. Оно прыгало, трепетало, оно никогда не давало нужного числа биений в минуту, а тетя измеряла свой пульс непрерывно. Зачастую она испытывала жжение в груди или в сердце ощущалась замораживающая немота. В припадке раздражения я однажды выпалила:

– У вас всеобъемлющее сердце, тетя Матильда!

И тетя, решив, что это новый вид заболевания, осталась весьма довольной.

И, находясь между убежденной в своей правоте тетей Каролиной и ипохондрическими причудами тети Матильды, я была далека от покоя.

Мне хотелось былой безопасности и любви, которые я принимала как само собой разумеющееся, но и не только этого. После моего приключения в тумане я стала иной. Я непрестанно думала о той встрече, и она казалась с течением времени все менее и менее реальной, но детали ее от этого не тускнели. Я вызывала в памяти каждую подробность: его лицо при свете свечи, эти сверкающие глаза, моя рука в его руке, прикосновение его пальцев к моим волосам... Я вспоминала медленное вращение дверной ручки и представляла, что случилось бы, если бы Хилдегарда не заставила меня запереть дверь на засов.

Иногда, просыпаясь в своей комнате, я представляла себя в охотничьем домике и испытывала горькое разочарование, оглядываясь кругом и видя обои с голубыми розочками, белый кувшин для умывания и таз, деревянный стул с прямой спинкой и текст на стене: «Забудь о себе и живи для других», написанный тетей Каролиной. Там же продолжала висеть картина, изображавшая золотоволосую девочку в развевающемся белом платье. Девочка танцевала на узкой тропинке на скале, над обрывом. Рядом с девочкой художник нарисовал ангела. Картина называлась «Ангел-хранитель». Развевающееся платье девочки совсем не было похоже на вечернее одеяние, которое я носила в охотничьем домике, и хотя я была не так привлекательна, как девочка с картинку мои кудри не отливали золотом, а Хилдегарда совсем не была похожа на ангела, я связывала сюжет картины с моим приключением. Она была моим ангелом-хранителем, когда я была готова упасть в бездну, в объятия безнравственного барона, переодевшегося Зигфридом. Это напоминало одну из лесных сказок. Я не могла забыть его, я хотела видеть его снова. И если бы я владела косточкой желаний, сейчас мое желание, несмотря на ангела-хранителя, было бы тем же – увидеть его снова.

Могла ли я смириться с моим унылым существованием?

Мистер Клис поселился с дочерью Амелией рядом с нами. Это были добрые и приятные люди, и я часто заходила в лавку, чтобы повидаться с ними. Мисс Клис была знатоком книг, и ради нее ее отец купил эту лавку.

– Чтобы у меня был кусок хлеба после его смерти, – сказала мне Амелия. Иногда они приходили к нам обедать, и тетя Матильда всерьез заинтересовалась мистером Клисом, ибо он доверительно сообщил ей, что у него только одна почка.

Это Рождество было унылым. Клисы еще не вступили во владение лавкой, и мне пришлось провести время с тетками. В доме не было елок, а подарки должны были быть только полезными. Не было ни печеных каштанов, ни рассказов о привидениях у камина, ни лесных легенд, ни воспоминаний отца о днях учебы, были повествования о добрых деяниях тети Каролины, совершенных для бедных в ее сомерсетской деревне, и излияния тети Матильды о воздействии обильного питания на пищеварительные органы. Мне пришло в голову, что они более близки друг к другу, чем к кому-либо, потому что они никогда не слушали друг друга и излагали свое, не обращая внимания на собеседницу. Я не очень вникала в их речи.

– Мы делали для них все, что могли, но какая польза помогать таким людям.

– Гиперемия печени. Она вся пожелтела.

– Отец постоянно в подпитии. Я сказала ей, что нельзя выпускать ребенка в разорванной одежде. «У нас нет булавок, мадам», – сказала она. «Булавки, булавки! – закричала я. – А почему не взять иголку с ниткой?»

– Доктор от нее отказался. У нее начался застой легких. Она лежала как труп.

И так далее, продолжая развивать свои мысли...

Меня это удивляло вначале, а потом выводило из себя. Я брала книжку моей матери «Боги и герои Севера» и читала о фантастических приключениях Тора и Одина, Зигфрида, Беовульфа и других героев. Мне чудилось, что я с ними, вдыхаю ни с чем несравнимый запах елей и сосен, слышу грохот горных ручьев и вдруг оказываюсь в одеяле тумана.

– Пора вынуть нос из книжки и взяться за что-нибудь полезное, – говорила тетя Каролина.

– Сидение над книжками приводит к ухудшению здоровья, – комментировала тетя Матильда. – От этого сужается грудная клетка.

Моим большим утешением в те дни были Гревилли. С ними можно было говорить о сосновых борах. Они чувствовали их. Несколько лет Гревилли проводили отпуск в Германии и часто возвращались в те места. Гревилли возили меня в Даменштифт и обратно, и были очень дружны с моими родителями. Их сын Энтони собирался стать священником. Он был чудесным сыном, утешением родителей, которые по праву гордились им. Они были очень добры ко мне и жалели меня. День подарков, этот второй день рождественских праздников, я прекрасно провела с ними и хорошо отдохнула от теток.

Гревилли пытались развеселить меня, у них, как когда-то в моем доме, стояли маленькие елочки для всех членов семьи.

Энтони тоже был дома, и когда он начинал говорить, родители поспешно умолкали, это меня удивляло и трогало. Мы играли в игры-угадалки, в игры с бумагой и карандашом, в которых Энтони не было равных.

Мы приятно провели время, и, провожая меня домой, Энтони сказал довольно застенчиво, что он надеется, что я буду посещать его родителей.