Нестор - Андрей Валентинов

– Н-нет! – профессор даже не упал, растекся по ковру. – Нет, девочка. Т-ты! Ты добрая, ты не сможешь выстрелить в человека!.. Нет!..

Легкий хлопок. Пуля из «парабеллума» вонзилась в стену. Бертье взвизгнул.

– Тебя будут судить, крестный. И если ты хочешь дожить до суда, мы сейчас пройдем в кабинет, и ты откроешь сейф, который за портретом маршала, твоего прадедушки. Мне нужны документы, часть мы сожжем, остальные заберу с собой. Постарайся не делать глупостей… А насчет того, что не смогу выстрелить, так это мы сейчас, если хочешь, проверим.

– Не надо! – Бертье приподнялся, не отводя взгляд от «парабеллума», встал на четвереньки. – Я согласен, согласен!

Соль усмехнулась, подошла к столику, где стоял графин с водой. Плеснула в стакан, шагнула к замершему в ожидании профессору.

– Ты знаешь историю, крестный. Тому, кто нарушил долг рыцаря и не соблюл свою честь, выливали на голову позорную чашу, а потом разбивали щит с его гербом.

Вода плеснула на затылок, потекла по шее, по плечам.

– Да будут дни твои кратки, и достоинство твое да возьмет другой. Отныне ты не рыцарь, Эжен Виктор Бертье!

6

Из плена надо бежать. Это и в уставе записано («бежать самому и помочь бежать товарищам…»), и здравый смысл велит, особенно когда на бифштекс намекают. Но это больше для кино про «Красных дьяволят», потому как враг тоже уставы читал и здравым смыслом владеет.

Пусть не тюремная камера, не башня старинного замка, а поди убеги! Окошко маленькое, под самым потолком, решеткой забрано, из подручных средств – две старые бочки, и те пустые. И почти полная тьма. Пленному не полагался даже чадящий свечной огарок. Всего-то и успел, что взглядом узилище окинуть, когда втолкнули и тяжелую дверь закрывали. Одно хорошо, шинель оставили, понятно, без ремня. Ее и на пол земляной положить можно, и просто закутаться, если не спится.

Александру Белову не спалось. Болела голова, перед глазами плавали желтые пятна, пульс назойливым дятлом стучал в ушах. А на душе безраздельно царила сестра-тоска. Куда ни кинь, всюду выходил даже не клин, а целый кол, осиновый и заостренный, как у англичанина Стокера, что про вампиров писал.

На курсах подготовки политсостава в Подольске Александр откровенно скучал. Лекции и лекции, стрельба хорошо если раз в неделю, гранату же только посмотреть дали, и то одну на отделение. Словно институт не покидал, конспекты, зубрежка, зачеты. А выходит, правильно учили! И форму польскую по силуэту распознал, и «Двуйку»-офензиву, чтоб она пропала, титуловал правильно, главное же собственную судьбу вычислил сразу и без ошибок.

«Тем, кто попал в плен, верить нельзя!» – сказал на лекции товарищ бригадный комиссар и велел занести слова в конспект. А потом, словно мысли слушателей прочитав, снисходительно посоветовал не обращать внимания на книжки «про войну» и кинофильмы для наивной молодежи. Да, там героические бойцы РККА из плена бегут, похвалы удостаиваются и дальше к победам шагают. Такое пишут и снимают ради оптимизма – и в доказательство превосходства советского человека над буржуазными выродками.

Нельзя! Нельзя верить!

Причина не в том, пояснил бригадный комиссар, что пленный наверняка все тайны-секреты разболтал. Жизнь – не кино, разговорят сразу. Есть нечто похуже. Вернулся красноармеец живой, снова в строй встал, а на душе зарубку сделал. Ни к чему ему теперь умирать, идти грудью на вражьи пули, если все так удачно обернулось. В следующий раз надо сразу бросать винтовку и руки вверх тянуть. Не наш уже человек, порченый! И сослуживцам дурной пример, поймут, что плен – это не так и страшно.

Поэтому товарищам будущим комиссарам следует запомнить и затвердить: бывшим пленным не верить, оправданий их не слушать, общение с иными бойцами пресекать. Есть компетентные органы, они и разберутся, до донышка вывернут.

Замполитрука Белов сидел, прислонившись спиной к холодной бочке, и думал о том, что от судьбы не уйти. Он не зря попросился добровольцем с третьего курса ИФЛИ, когда в институт пришла разнарядка на учебные сборы. И потом, в Подольске, на курсах, не стал дожидаться лейтенантских «кубарей», попросился на границу, когда объявили набор. И в Минске, в штабе Белорусского округа, сразу заявил, что желает в часть, к бойцам, чем очень удивил кадровика. Подальше, подальше, подальше… А выходит, никуда не ушел, чего боялся, то и случилось. «Двуйка» или родные «компетентные» – разница невелика.

Бифштекс по-польски: лук, яйца, мука, масло растительное, масло сливочное, соль – и один хорошо отбитый комиссарчик в собственном соку.

Smacznego![17]

* * *

За ним пришли на рассвете. Обыскали, вытолкали в коридор, отвели в отхожее место. Затем – снова коридором, руки назад, смотреть прямо, дверь на улицу…

…Тьма! На глаза надвинули повязку из прочной ткани. Удар в спину…

– Idź, komisarzu![18]

Вместо перевода – ободряющий толчок приклада.

А потом гудели моторы. Сначала грузовик и холодный продуваемый ветром кузов, а потом знакомый самолетный гул. Рядом постоянно кто-то сопел, поэтому Белов даже не пытался выглянуть из-под ткани. Понял лишь, что летит не на угнанном У-2, а на чем-то заметно покрупнее, определенно с двумя моторами. Скамья была жесткой, борт давил в спину, а в ушах по-прежнему метрономом частил пульс.

Не ушел… не ушел… не ушел… не ушел…

– Przybyliśmy![19]

Когда толкнули в плечо, он очень удивился. Думал, что лететь придется долго, но прошел едва ли час, а моторы умолкли, и сопящий конвоир торопит.

– Szybko! Szybko![20]

На землю замполитрука не сошел, а упал. Лестница, а его не предупредили. Встал не сам, за плечи вздернули. Александр глубоко вдохнул сырой весенний воздух… Может, хоть сейчас повязку снимут?

Не сняли. И снова загудел мотор.

* * *

– Повязку можете снять, молодой человек. Смелее, смелее! Только зажмурьтесь сперва, а то, знаете, с непривычки…

Послушался. На дворе наверняка уже белый день. Взлетали на рассвете, но пока добрались, пока улицами ехали…

…Город не слишком большой, петухи кричат.

А еще ждали на ветру неподалеку от какого-то гаража, если чувству обоняния верить. И на второй этаж поднимались.

За приоткрытыми веками и в самом деле если не день, то позднее утро. Кабинет, окна с черными шторами, стол при табурете, а табурет всеми своими четырьмя к полу привинчен. Напротив – стул и тот, кто на стуле при бронзовой пепельнице и коробке незнакомых папирос.