Нестор - Андрей Валентинов

– Жертюд Грандидье на самом деле, конечно, Гертруда. Фамилия знакома?

– Майор Пьер Грандидье…

– Мой дядя и заодно опекун. Но в вашей войне я не участвую, мне своей хватает. Крабата действительно нет, уехал три часа назад. Ты что, с ним стреляться пришла?

– Н-нет, мне просто поговорить. Крабат – единственный рыцарь в Париже, которому еще можно верить.

– Крабат – кто? Рыцарь? Он бы посмеялся. Ладно, что с вас взять, с марсиан? Застряли в своем Средневековье, как Янки у Марка Твена… Гертруда – слишком длинно, поэтому – Герда.

– Соланж. Но это слишком длинно, поэтому – Соль.

8

Александр Белов сидел на цементном подвальном полу, обхватив руками колени, и вполголоса читал «Думу про Опанаса». Привязалась! Стихи очень хорошие, да и сюжет, если подумать, близок и понятен.

С Всеволодом, сыном покойного поэта, Белов не раз сталкивался в ИФЛИ[23]. Тот заканчивал школу и работал литературным консультантом в «Пионерской правде». Познакомились на ходу – и разбежались. А Багрицкого-старшего отец встречал на фронте. Тесен мир!

Отец и рассказал маленькому Саше, что настоящий Махно не преследовал евреев, они воевали в его Повстанческой армии и даже учили Батьку анархической премудрости. Красный комиссар Александр Белов-старший с махновцами общался неоднократно, но, как догадывался Саша, не воевал с ними, а… Как-то иначе. Но про войну отец рассказывать не любил, из РККА ушел сразу после Перекопа, и сыну в армию идти не советовал. Если повестку принесут, иное дело, а самому – смысла нет. Не та контора.

В предыдущем подвале были бочки, в этом – куча строительного мусора, которую наскоро сгребли в дальний угол. А в остальном похоже, окошки под потолком, решетками забраны, входная дверь дубовая, тараном не прошибешь. Из всех удобств – старое ведро у стены.

Воды не было, а просить Белов не стал. Из гордости! Просить в тюрьме – последнее дело, как объясняли ему видавшие виды приятели в интернате. Лучше язык узлом завяжи.

Не дочитал. Дверь с противным скрипом приоткрылась, затем распахнулась. Александр без всякой радости решил было, что в Варшаве проявили излишнюю оперативность, но тут же понял – не за ним.

– Поганые пшеки! Чтоб вы передохли, Himmekreuz, Donnerwetter, Hurensoehne verdammte, Schweinebande, bloede saecke!..[24]

Александр искренне посочувствовал. Гостя не просто втолкнули, а сапогом, от всей души. Упал все же не лицом, а на бок, успев сгруппироваться. И тут же зашипел от боли, схватившись левой рукой за обмотанную грязными бинтами правую. Помотал головой…

– Ублюдки мазурские!

Встать даже не пытался, присел и то со стоном. Лицо в царапинах, синяк под левым глазом, один пиджачный рукав оторван, другой в пятнах крови.

– Здравствуйте! – сочувственно вздохнул Белов, вспомнив, что «доброго дня» в тюрьме не бывает. И в этом приятели его просветили.

Гость не без труда поднял голову, взглянул, поморщился.

– Мерещится, что ли? Ты же, парень, вроде по-немецки говоришь. А почему петлицы русские?

Поздоровался Александр действительно на языке Гёте – из вежливости. И пожалел. Объясняйся теперь! И тут же вспомнил, что в камеру к таким, как он, часто подсаживают внимательных слушателей. А что сапогом в спину, так это ради достоверности, строго по системе Станиславского.

Поправил шинель, плечами пожал. Мол, велик мир, много в нем чудес. Сам же любопытствующего взглядом из-под ресниц окинул, чтобы не так заметно. Парень как парень, его несколькими годами старше, в плечах же явно пошире. Лицо, если царапины убрать, на пропагандистский плакат просится – истинный ариец, только волосы темные. А больше и не скажешь, разве что «ублюдками мазурскими» соседей-поляков в Восточной Пруссии и Силезии титуловать принято.

Гость все-таки заметил. Усмехнулся криво, вытер кровь из разбитой губы.

– Любуешься? Любуйся, если нравится. Der Teufel! Эти пшеки то ли очень умные, то ли совсем идиоты. Я был уверен, что ко мне стукача подсадят, но… Ты же русский фельдфебель! Неужели настоящий?

Объясняться не было ни малейшей охоты, и он просто представился.

– Александр Белов.

Ариец моргнул.

– Белов? Все-таки немец? У меня в роте… То есть знаю я одного Александра Белова. Из Мекленбурга, между прочим, настоящий аристократ, родственник генерала Отто фон Белова…

Понял, что разговорился и оборвал фразу на полуслове. Замполитрука вспомнил лекцию по марксизму-ленинизму. Как там сказано в незабвенном «Кратком курсе»?

– Материя – категория для обозначения объективной реальности, которая дана человеку в его ощущениях. Принимай ее такой, как она есть. Хуже, по крайней мере, не будет.

– Философ! – презрительно бросил гость.

Александр не обиделся.

– Нет. Но первую букву ты угадал.

Несостоявшийся филолог-германист поглядел в зарешеченное окошко. Реальность и в самом деле соответствовала ощущениям. А вот насчет того, что хуже не будет, можно и поспорить.

Фридрих, не Фриц. – Подруга Герда. – Пятьдесят на пятьдесят. – Чужая комната. – Побег. – Старт. – По грунтовке. – «Хранилище». – Граница.

1

В ИФЛИ Александр поступал без особого желания, но выбор оказался невелик. Московскую прописку получить нелегко, помогать же никто не стал, даже мама. На завод без разряда и опыта устроиться можно разве что разнорабочим. Он, вспомнив, как ремонтировал машины под чутким руководством отставного старшины дяди Николая, пробежался по автомастерским. Но там тоже требовалась прописка, да и знакомства бы не помешали. Так почему бы не в институт?