Что-то пошло не так. Послесловие - Мария Латарцева

И только после этого вопроса Богдан вдруг понял, что совершенно забыл, когда его беспокоили глаза. Мало того, в последнее время и зрение было намного лучше, чем даже день назад – исчез из глаз грязно-молочный туман.

Из рассказа Татьяны Ильиничны Богдан узнал, что супруг её, Володя, при последнем обстреле не пострадал, но «еще прошлого не расхлебал», что «девочки и дети – в школе», и что сама она по-прежнему сидит дома, а вот сейчас пришла на перевязку.

– Ой, да что же я все о себе, да о себе, а о главном сообщить совсем забыла! – всплеснула женщина руками, и просто расцвела на лице. – Третьего дня нам Дмитрий звонил, Олин сын, представляешь! Поздоровался и сразу: «Как вы, тётя Таня, поживаете? Мы о вас беспокоимся!» А ещё о себе, о детях, об Ольге рассказывал. И о наших расспрашивал. Я целых пятьдесят секунд с ним беседовала, почти минуту, теперь сердце не болит – знаем, что все у них в порядке! Представляешь, так и сказал: «Мы о вас беспокоимся, тёть Тань!» – с удовольствием повторила она ещё раз слова племянника.

«И сколько человеку для счастья нужно? – подумал Богдан. – Чтобы родные были живы и здоровы. И все». Неожиданно в висках застучало, и что-то сжалось внутри, как всякий раз, когда он вспоминал свою семью, связи с которой по-прежнему не было. Мобильник сначала отвечал «абонент вне зоны», а потом и вовсе разрядился. Можно было, конечно, кого-нибудь из персонала попросить, чтобы зарядил его, но зачем? Пусть лучше будет так, как есть – соблазна не будет ещё раз позвонить, чтобы в очередной раз расстроиться.

–…Осень уже, – продолжала Татьяна Ильинична, – ночи холодные, а многие люди практически остались без жилья. Хорошо, если дом после обстрела сохранился, или малыми потерями обошлось – дыры заделать можно, и даже крышу перекрыть, хуже, когда вчистую разрушен, или выгорело полностью внутри. Власти, конечно, как могут, помогают – и материалами, и, если надо, людьми, но все равно много окон пленкой затянуты, или досками зашиты – нет стекла. Да и обстрелы продолжаются – что снарядами разносит, а что взрывной волной. Нередко – по второму кругу…

Женщина на мгновение задумалась, будто что-то решала про себя, потом безрадостно отметила:

– Доски, понятно, гораздо теплее клеёнки, только в доме солнца недостаёт.

Богдан вдруг отчётливо увидел и многоэтажки со слепыми рамами, и черные от копоти руины, и дома-подранки с заколоченными крест-накрест окнами и большими амбарными замками на дверях, но чужое – не болит, поэтому на слово поверил, что доски теплее и лучше клеёнки, ещё бы пропускали солнечный свет.

С недавних пор разрушения и трупы на дороге он больше не сравнивал с декорациями к фильму, но в голове его не помещалось, как нормальные люди, зная о результатах, могут продолжать обстреливать и убивать? И вопросы его имели точных адресатов, которые сидели, как ни странно, совсем не на Донбассе.

– …Савва – в городе безвылазно, дома вообще не появляется. Иногда, правда, звонит, отмечается. «Работы невпроворот», – объясняет. Мы, конечно, понимаем, но все равно беспокоимся, переживаем: дитя – оно и в сорок лет дитя, тем более, время больно опасное – днём и ночью стреляют, не затихая.

Татьяну Ильиничну позвала на перевязку медсестра. Уже на выходе из палаты женщина на мгновение задержалась и тихонько призналась:

– Уже почти полгода стреляют, а я… а я всё не могу поверить, что к нам пришла война.

Богдан вспомнил первую встречу с Татьяной Ильиничной, её уверенный зычный голос – настолько звучный и густой, что в первый раз услышав его, он не сразу сообразил, что происходит. Потом её: «Ложись!», когда снаряд летел прямо на больницу. Сейчас же многое изменилось, и не только слабее люди стали, поменялись сами обстоятельства, изменилось всё вокруг. Время будто разделилось на «до» и «после», и трещина эта разрасталась на глазах, с каждой минутой уменьшая шансы вернуть страну обратно, вернуть в ту территорию, что была до февраля, и он всё больше убеждался, что процесс разрыва – необратим.

Притихший было Иван не выдержал тягостной паузы:

– Права твоя Ильинична, что-то пошло не так. И точно не будет – вынь мир, да подай, здесь кровь пролилась, а кровь – не вода, за неё отвечать придётся. Надежда на единую державу тоже тает на глазах. Сейчас главное – выжить. Самому выжить и вытянуть семью. И, по большому счету, к одному месту мне государство – оно меня не кормит, не одевает, и внуков моих не нянчит. Думаешь, за то, что я ранение получил, мне кто-то заплатит? Как бы не так! Как бы ещё не обвинили в неосторожности, или вообще не списали на бытовуху. Ну, типа, поскользнулся, упал, очнулся – гипс.

Иван горько рассмеялся.

– Меня в первый же прилёт осколком задело, да так торкнуло, что вырубился враз. Оклемался чуток, в себя пришёл, смотрю, мясорубка вокруг, не приведи Господи – надо бежать. Стал подниматься, а оно не даёт. Понимаешь, нога не идёт. Вроде не болит, будто онемевшая, а идти – не идёт. Это сейчас доктор сказал, что ранение сквозное, слава Богу, кость не зацепило, а тогда – кровь ручьём, ниже колена в ноге дыра… Видать, сосуд кровеносный задело, так хлестало. Испугался – страшно. Все, думаю, конец! Приехали! И так, знаешь, на душе обидно стало! Так обидно! – горестно вздохнул сосед, добавляя жалости к себе.

– А потом осмотрелся немного, гляжу, воронка рядом – буквально в паре метров от меня, к тому же, глубокая – почти в человеческий рост. Прямо в траншею снаряд угодил. Меня к этой яме взрывной волной отбросило. Ну, думаю, повезло, в рубашке родился, люди говорят – в одно место второй раз не попадает. Приноровился я малость, ногу выше раны ремнём перетянул, а дальше ужом – и вниз, будто в нору. Не знаю, сколько там лежал, и сколько этот ад продолжался, но я молитвы, какие знал, и отца, и мать, и всех святых поодиночке и скопом вспоминал. Когда осколки над головой свистят, что угодно вспомнишь. Накрошило наших там, как… как капусты, прости господи, накрошило. Черти в пекле позавидовали бы, увидев, что творится. Хотя, опять-таки, это был не ад, нет – в ад по своей воле попадают, а здесь была утилизация.

После этих слов Иван отбросил ложные стеснения и уже откровенно рассказывал, как было и что