Что-то пошло не так. Послесловие - Мария Латарцева

присутствие в палате Ивана была вполне ожидаема, понятное дело – не друзья неразлучные встретились. Все ещё под впечатлением телефонного разговора, Михаил с шумом водрузил на прикроватную тумбочку увесистый пакет:

– Чтоб с голодухи не помер, пока я этих по степи собирать буду. Сентябрь на дворе, днём – жара, смердеть начнут. Хотя, о чем это я – они и так не шибко ароматно пахнут, даже живые. Ты напарника своего спроси, он тебе расскажет.

По поведению Михаила было видно, что он чем-то сильно расстроен и возмущён, хотя изо всех сил пытается держать себя в руках. С их последней встречи он сильно изменился – страшно похудел, осунулся, одни глаза остались на лице.

– Да ладно, Бог с ними, ты-то как себя чувствуешь? Скоро на ноги встанешь? Как твоя спина? Только что доктора допросил, с пристрастием, говорит, нерв какой-то важный задело, время нужно, покой. А где его взять – этот покой? Может, тебе надо нервничать перестать? Слушай, а давай, я книжку тебе принесу? Про любовь, к примеру, для успокоения. Хочешь книжку про любовь, а? – полюбопытствовал Миша, но тут же вспомнил о травмах глаз Богдана. – Тю, ты, олух царя небесного! Как же я мог забыть! Какие книжки?! Извини, брат, совсем замотался – вторую неделю практически без сна. Иловайск, Дебальцево, аэропорт… Всё вместе. А ещё переговоры эти, соглашения, договора… Наши навскидку прикинули – по «коридору» близко трёх тысяч пропустили, грех на душу не взяли, правда, там все равно не оценили. Ребята говорят – знали бы, что остальные на прорыв пойдут, сразу бы соображали не «котёл», а «жернова».

Миша скрипнул зубами и совсем по-детски сжал кулаки. Его негодование выплеснулось наружу смесью обиды, досады, злости и какой-то щемящей вселенской боли, доселе живущих у него внутри:

– А сколько они народу положили! Просто так! Будто напрочь мозги им отшибло – по-другому не скажешь! Чтоб идти напролом – большого ума не надо! Да что там ума! Иногда, чтобы выжить, достаточно элементарного инстинкта самосохранения! А тут, понимаешь, все наоборот – все себе в убыток, все себе во вред! Включи они хоть каплю разума, знаешь, сколько потерь можно было бы избежать?! С обеих сторон. И за что пупы, спросить бы, рвали?

Из разрозненных Михайловых предложений Богдан понял, что произошло что-то необъяснимо трагичное, чего не должно было случиться, и избежать беды не удалось единственно по воле противной стороны, точнее, из-за нежелания этой противной стороны выполнять определенные условия по ранее достигнутым договорённостям.

– А оставили после себя! Описать не могу – слов не хватает! Такое впечатление, будто варвары прошли! Хотя, каюсь, варвары, наверное, постеснялись бы подобный погром после себя оставить. Они же в школах базировались, в домах брошенных, и даже в больницах. А прижали мы, не просто уходили, а, как эсэсовцы в Отечественную – камня на камне после себя живого не оставили, понимаешь? Все, чем воспользоваться не успели, разрушили. Уничтожили все, до чего руками дотянуться смогли. Кресты медицинские на машинах малевали, боровы, чтобы их без обыска пропускали. Оружие, суки, прятали, «Красным крестом» прикрывались, упыри…

Иван, казалось, врос в кровать, боясь привлечь к себе внимание, но Миша больше в его сторону даже не взглянул.

– Детям в школу не сегодня-завтра, а получается – некуда. Там, где эти стояли, сплошные руины – ни мебели тебе целой, ни сантехники, ни пособий учебных, ни литературы. Даже стены исписаны свастиками и трезубцами, а ещё, прости господи, язык не поворачивается назвать, что они там делали и что покинули. До такого плачевного состояния помещения довели, что тебе не передать!

Понемногу Михаил перекипел, успокоился.

– Ну, да черт с ними, они своё получат, ты извини, не со зла ругаюсь, по необходимости. Ты, давай, лучше о себе расскажи. Тебе Наталья звонила? Нет? Странно… – озабоченно нахмурил он брови. – А мне показалось. Ладно, проехали, ещё позвонит. Ты, главное, брательник, поправляйся, на ноги станешь – другой разговор пойдёт. Короче, об этом потом, а сейчас мне бежать надо – не ровен час, опять чего-нибудь замутят, им верить – себя не уважать.

Миша ушёл, на ходу вынимая мобильный из кармана, а в душе Богдана опять, как когда-то во Львове, поселилась безотчётная тревога. «Что же такое ему показалось?» – думал он, так и этак прокручивая в уме ситуацию. Неужели Михаил общался с Натальей? Почему же тогда она ему, своему мужу, не позвонила? Горечи добавило его нынешнее неприглядное состояние – беспомощность и беззащитность, связанные с потерей подвижности.

В последнее время спина его уже не только не болела, но даже не зудела, хотя двигаться он по-прежнему не мог. Доктор грешил на повреждение двигательного нерва, которое вызвало нарушение функции мышцы, и опасался, что возобновление её работы в настоящих условиях невозможно, да и сам процесс восстановления слишком длительный по времени.

Богдан и сам понимал, что повреждение, нарушение – это да, это больше по врачебной части, и от него самого ничего не зависело, а вот что до времени, то время для него уже давно не существовало – просто было остановившееся пространство, в котором он чувствовал себя неподвижным остывающим бревном, обузой, чужим и лишним по определению. А ещё его беспокоило, с каким терпением к нему относились окружающие – ощущение было, что даже мысли о разнице между ним и своими у них не возникало, и это напрягало, заставляло чувствовать себя, по меньшей мере, должником.

Сегодня ночью, впервые после второго ранения, к нему приходил серебристый ворон, и впервые он только беззвучно открывал рот, будто потерял голос. Птица по-прежнему звала его за собой, а когда он отставал или сбавлял ход, ворон возвращался и больно клевал его твёрдым, как гранит, клювом, подгоняя вперёд.

«Что бы это значило?» – думал он, связывая молчание птицы с молчанием Натальи, которую в разговоре упомянул Михаил, а утром как-то неуверенно, бочком, в палату заглянула Татьяна Ильинична. Присев возле Богдана и удобно уложив на коленях перемотанную бинтами руку, коротко пояснила:

– Осколок.

Потом окинула взглядом сначала Богдана, затем – Ивана, и вынесла приговор:

– Украина превратилась в сплошной лазарет с тремя отделениями – хирургия, психиатрия и морг. Большинство уже здесь, а те, что ещё на свободе – все равно попадут, не отвертятся. Хирургия в этом списке – самый достойный вариант, страшнее, что пациенты психиатрии у власти.

Краем глаза он заметил, как дернулся Иван, но тут же возвратился к традиционно сонному состоянию, повернув, правда, голову так, чтобы лучше было слышно разговор.

–…И тебе не везёт,