David Bowie. Встречи и интервью - Шон Иган

— Мне недостаточно быть звездой рок-н-ролла всю жизнь, — сказал Боуи в 1972 году. В 1995 году он полон энергии, почти до нелепости. Чтобы вставить хоть слово, приходится его перебивать. Мы обсуждаем искусство, кино, литературу, музыку, компьютеры, Южную Африку, старение, религию и «Парней из Черной жижи»[67]. Он с удовольствием говорит о своей дружбе с Дэмиеном Херстом и Джулианом Шнабелем и не горит желанием копаться в прошлом. Без малейшего усилия и даже не снимая свою удивительную рубашку из змеиной кожи, он произносит что-нибудь вроде: «Когда ты развил художественную форму, которая ставит под вопрос собственное существование, у тебя на руках остается всего лишь философия. Хе-хе-хе! По крайней мере это мне говорит мой сын!»

Вы откровенно обсуждаете с ним (Джо, ранее — Зоуи, возраст: 23 года, получил философское образование) такие предметы?

— О боже, нас просто не остановить. Мы любим помолоть языками; мы можем всю ночь разговаривать о куче разной ерунды. Но, как я обнаружил, это одна из радостей, которые дает тебе отцовство.

Джо («Лев»[68]) повлиял на своего крутого папу «загадочным образом, мне кажется». Наблюдая за тем, как он «увлекается Cream, Диланом и Хендриксом», Боуи-старший понял, что не существует интересной музыки 80-х годов.

— За исключением, может быть, раннего рэпа, это все был мусор. Пола Абдул не сыграла никакой роли в его жизни. Ему пришлось обратиться к прошлому, чтобы найти музыку, в которой есть какая-то глубина. Это некоторым образом подтверждает то, что говорил Леннон — как там было? — Боуи переходит на безукоризненное ливерпульское произношение. — «Говори, что хочешь сказать, пиши в рифму, и добавь к этому бэкбит[69]».

В таком случае, насчет вашего нового альбома: соблюдено одно условие из трех — неплохо.

Боуи хохочет. «Легкодоступность не была моим приоритетом!» Я испытываю некоторое облегчение.

— Задайте тот же вопрос СЕЙЧАС молодому поколению, и они скажут: ДА, есть много музыки, которая останется с нами. Pearl Jam, Nirvana, NIN, Smashing Pumpkins. А в Британии — Трики чудесный, Пи Джей Харви потрясающая. У всей этой музыки колоссальный контекст и атмосфера. По-моему, рок-музыка прямо сейчас очень сильна. Все это ужасно интересно, черт возьми.

Новый альбом Дэвида Боуи, как мне кажется, вот о чем: ЧТО ТАКОЕ ИСКУССТВО? К тому, кто похож на Боуи, или, скорее, к тому, кто и есть Боуи, действительно можно обратиться с этой фразой — вот прямо эти три слова с вопросительным знаком в конце, — и он не рассмеется тебе в лицо. Боуи любит много вещей, но больше всего он любит, чтобы его принимали всерьез. Никто не тратит столько усилий на творчество, если его не обуревает жажда признания, желание победить смерть, — особенно если он успел поставить столько «галочек», сколько успел поставить Боуи.

Как поживает ваше эго?

— Ну, скажем, я достаточно тщеславен, и поэтому уверен: то, что получается из моих «нарезанных» текстов, не может быть лучше того, что в них изначально вложено.

И вот, когда ты запросто обратишься к Боуи со словами «ЧТО ТАКОЕ ИСКУССТВО?», он ответит: «Это либо искусство, либо убийство, ха-ха! Сила МОЕГО искусства в том, чтобы в нем было как можно больше пространства для мультиинтерпретации. Я всегда ориентировался на то, чтобы комбинировать противоречащие друг другу вещи. И просто смотреть, что получится. Играть со структурами, разбирать их на части. Разбирать игрушки на винтики и потом собирать детали в неправильном порядке. Если бы я жил в Японии и делал такие штуки типа Годзиллы, которые превращаются в танк, у меня бы отлично получилось, я уверен. Я делаю то же самое с музыкой; как вот эта нота будет сочетаться с этим словом? какой получится эффект? В результате производится информация, которая иногда больше, а иногда меньше суммы этих двух компонентов. Это один из моих интересов в сочинении песен».

Я спрашиваю, стремится ли он запутать слушателя в той же степени, в которой он стремится его просветить, и получаю, возможно, самый длинный и осмысленный ответ в истории «рок-интервью»:

— Не думаю. Мне кажется, в нашей культуре ценят путаницу. Мы с удовольствием комбинируем информацию все новыми и новыми способами, мы невероятно быстро схватываем горизонты событий. Поколения моложе меня — и я теперь МОГУ говорить о них во множественном числе — способны сканировать информацию гораздо быстрее, чем мое поколение, и они необязательно ищут ту глубину, которую, может быть, искали бы мы. Они берут то, что им нужно для выживания, что пригодится им для адаптации к этому новому обществу. Это на самом деле наследие 60-х — наследие не только краха американской мечты, конфликтов того времени и нового, плюралистичного отношения к обществу, но и некоей духовной потери. Понимания того, что абсолюты не имеют силу закона, не имеют силу правил, которым можно следовать. Нет абсолютной, высшей религии, нет высшей политической системы, нет высшей формы искусства, нет ничего высшего и абсолютного. Оказалось, что мир не делится на черное и белое, как нас всегда учили (особенно в великие чопорные 50-е). Вокруг так много противоречий и конфликтов, что когда ты принимаешь их как есть, когда ты признаешь, что это и есть теория хаоса в действии, что мы живем в деконструированном обществе, то противоречивость практически исчезает. Каждая единица информации так же не важна, как и любая другая.

Боуи на секунду отвлекается на телевизор, и мне приходится напомнить себе, что я не Николас Роуг.

— Идет какой-нибудь суд над О. Джеем Симпсоном, и тогда тема недели — «перчатки ему малы», эти несколько слов были важной новостью, а потом что-нибудь происходит на Ближнем Востоке, и тогда тема недели — «мать всех войн», и эти две фразы имеют ОДИНАКОВЫЙ ВЕС. Между ними, кажется, нет большой разницы, все это важно и все это не важно. Когда исчезают подсказки — что важно, а что нет, — то, кажется, исчезает и позиция морального превосходства. Остается лишь невероятно сложная система отдельных фрагментов, и это — наша жизнь. Мне кажется, молодое поколение не бежит от этого, а учится адаптироваться. Мне кажется очень неправильным обвинять их в том, что они — этими словами так часто бросаются — равнодушны ко всему, или ничего не знают, или ленивы, или еще что-нибудь. Это чушь: они, по-моему, проходят через период созревания. Жизнь не станет понятнее; она может только усложняться все быстрее. Нет смысла делать вид, что если подождать достаточно долго, то все вернется к тому, как было раньше, и все снова будет разумнее и яснее, и мы все будем понимать, и будет очевидно, что хорошо, а что плохо. Так НЕ будет.