Разбойник - Керриган Берн

Свет от его факела следовал за ней вниз; спускаясь, Фара слышала позади себя тяжелое дыхание Уоррингтона. Зловоние из подвала обрушилось сначала на нее: смерти, грязи и экскрементов. Фара зажала рот рукой, чтобы сдержать рвотный рефлекс. Свет факела коснулся груды костей животных, которые она предпочла бы не рассматривать. Затем ей на глаза попалась грубая подстилка из грязных одеял и, наконец, старое ведро, которое он, должно быть, использовал как ночной горшок. Содержимое желудка едва не вырвалось наружу, и Фара сглотнула, борясь с болью в щеках и слюной, заливающей рот.

– Так вы жили здесь? – в ужасе спросила она. – Все это время?

– Я же сказал тебе, что Нортуок-Эбби – мой дом. – Не отводя от нее глаз, Уоррингтон вставил факел в древний металлический подсвечник. – Твой отец, Роберт, обещал мне все это. – Он сплюнул. – И тебя обещал, чтобы я смог воспользоваться всеми привилегиями этого.

– Зачем он это сделал? – Фара задала вопрос, который мучил ее с тех пор, как она стала достаточно взрослой, чтобы понять. – Чем вы шантажировали отца, чтобы заставить его согласиться?

Уоррингтон снова сплюнул на землю, его глаза превратились в колодцы черной ненависти на лице, ставшем призрачно-белым из-за отсутствия солнца.

– Думай что хочешь, сучка ты бесполезная! – Уоррингтон подступил ближе к Фаре, и она попятилась назад, ее сердце бешено колотилось в груди. – Мне было восемнадцать, когда ты родилась, и к тому времени я уже целый год вылизывал сапоги твоего папаши. Тебе известно, что в королевской армии офицерами становятся не за способности, а за деньги? Твой отец был привилегированным графом, который если в кого и стрелял, так это в лис и павлинов, а я служил в пехоте с пятнадцати лет, прибавив себе возраст. Я должен был полировать его башмаки, чистить мундир и прикалывать к нему медали, которых он не заслужил. И все это время я делал вид, что люблю его как брата. Убеждал его, что без меня ему не обойтись.

Фара была шокирована его словами.

– Вы хотите сказать, что он… обручил нас, потому что…

– Потому что я убедил его, что смогу любить, защищать и поклоняться такой дряни, как ты. – Теперь Уоррингтон стоял перед ней, уткнув дуло пистолета в ее нежный подбородок. Глотая, Фара ощущала его, и жуткие, пугающие мысли вытесняли все остальные.

– Я всего этого не знала, – прошептала Фара, пытаясь не думать о том, что отвратительнее – его дыхание или зловоние от ведра, стоявшего в другом углу. – Пожалуйста. – Она молила его взглядом. – Все может закончиться иначе. Я могу отдать вам деньги, которые отец пообещал вам в качестве моего приданого. Вы можете начать все сначала где-нибудь на континенте или в Америке. Сделайте ставку на землю, которая принадлежит только вам. Владейте тем, что никто не может у вас отнять!

– Слишком поздно! – крикнул Уоррингтон ей в лицо. Звук его голоса, эхом отразившись от каменных стен, впитался в земляной пол. – Слишком поздно для меня, – добавил он более спокойным тоном, проводя дулом пистолета вниз по ее шее, мимо ключиц и останавливая его в ложбинке между ее грудей. – Слишком поздно для тебя.

– Никогда не бывает слишком поздно, – заверила его Фара. – Пока вы живы, вы можете выбрать жизнь. Быть счастливым, даже если для этого придется начать все сначала. – Фара действительно верила в это. Хотя и чувствовала, что ее шансы на жизнь уменьшаются вместе с остатками здравомыслия в его глазах.

– Сучка, на которой я женился, наградила меня болезнью потаскух. Доктора говорят, что дольше месяца мне не протянуть, но болезнь сначала лишит меня рассудка, а уж потом – жизни.

С каждым вздохом Фара чувствовала давление пистолета, согревшегося от тепла ее кожи. Это ощущение приводило ее в ужас, парализовывало тело, и ее мозг лихорадочно пытался придумать способ выжить.

Уоррингтону было больше нечего терять. Он жил только ради мести.

– Я намеревался изнасиловать тебя, – сообщил он ей голосом, тихим, как смерть. – Я хотел сделать так, чтобы ты уходила вместе со мной, гния изнутри. Но, похоже, я больше не способен это сделать, потому что сифилис сделал мой член бесполезным.

Фара была благодарна за эту маленькую милость, но от его угроз желчь поползла вверх по ее горлу, и стон отвращения сорвался с губ. На миг опустив пистолет, Уоррингтон наотмашь ударил ее по губам с такой силой, что Фара едва удержалась на ногах, у нее потемнело в глазах, и она заморгала. Когда зрение прояснилось, пистолет оказался в нескольких дюймах от ее лба в его вытянутой руке. Фара могла сосредоточиться только на нем или на его лице, но не на том и другом.

– Не веди себя так, будто ты заслуживаешь лучшего, чем лежать под таким, как я, – прорычал Уоррингтон. – Может, ты и графиня по рождению, но ты уже погрязла в грязи с самой низкой мразью. Ты испортила это прекрасное тело его прикосновением, опозорила титул Нортуоков и имя Таунсенд, взяв фамилию Блэквелл. Мне было бы противно касаться тебя там, где уже побывал он.

Фара вытерла ручеек крови в уголке рта. Холодная ярость притупила боль и обострила ее зрение даже в полумраке.

– Не говори плохо о моем муже, – произнесла она настолько сурово, что собственный голос показался ей незнакомым. – Ты недостоен ему сапоги вылизывать, не то что произносить его имя. Он лучше, чем закон, могущественнее любого лорда, и в нем больше мужского, чем когда-либо будет в тебе.

Губы Уоррингтона скривились, обнажая корни зубов, едва державшихся в гниющих деснах.

– Жаль, что он никогда не услышит этого от тебя. Полагаю, Дориан Блэквелл всегда будет гадать, что случилось с его хорошенькой женой. Потому что ему никогда не найти здесь твое тело. Мы сгнием вместе, навеки погребенные в одной могиле. – Его палец напрягся на спусковом крючке, подушечка побелела от давления. – До свидания, леди Нортуок!

Нортуок-Эбби сияло на фоне ночного неба, пока Дориан подгонял своего чистокровного скакуна. Каждое окно вспыхивало светом, и от суеты в особняке волосы у него на затылке встали дыбом.

Там что-то случилось.

С грохотом въехав в мощенный булыжником двор, Дориан спрыгнул с лошади, бросил поводья конюху и направился к людям, собравшимся во дворе и изучавшим какую-то карту.

– Что здесь происходит? – спросил он.

Питер Кенуик, служащий, которого Дориан приставил присматривать за своей женой, возглавлял группу мужчин. Его темные глаза расширились, когда он заметил Дориана.

– Блэквелл! – воскликнул Кенуик, комкая карту. – Мердок… в него стреляли.

– Он жив?

– Да, мы послали за доктором и отправили письмо вам. Сейчас с ним Тэллоу.

Сорвав перчатки для верховой езды, Дориан помчался вверх по лестнице, преодолевая по две ступени за раз.

– Где моя жена? Кто это сделал? Надеюсь, с ним уже разобрались.

Мужчины спешили следом за ним, их молчание было красноречивее слов.