Башня. Новый Ковчег-2 - Евгения Букреева

— Которому из? — вздохнул Павел.

— А у тебя их что, несколько?

— А-а-а, — Павел хотел, видимо, махнуть рукой, но получилось так себе. Всё-таки он был очень слаб, да и рана, наверняка, болела. Борис это понял и дальше хохмить на эту тему не стал. Сказал только:

— Кириллу Шорохову.

— И почему я не удивлён, — Борис отметил, что Павел едва заметно покривился, услышав имя мальчишки. И тут же, быстро переключившись на другое, заговорил. — Надеюсь, ты всей этой троице и врачу сказал, чтобы они помалкивали о том, что видели? Кирилл этот тот еще фрукт, эмоции впереди мозгов.

Борис понял, что Павел, сложив в уме два плюс два, пришёл ровно к такому же выводу, что и он — о необходимости залечь на дно. И наверняка, было ещё что-то, что заставило его принять это решение.

— Не волнуйся. Первичный инструктаж проведён, а надо будет — дополним и усилим. А теперь давай-ка помозгуем, Паш, слегка, откуда ноги растут, — Борис испытующе посмотрел на Павла. — Подумай, кому ты так крепко насолил в своём Совете, что они пошли на такое. Только не говори мне, что ты ни сном ни духом. Не поглупел же ты совсем без меня? Давай, пошевели мозгами, тебе, к счастью, не голову прострелили. Ты же Совет прошерстил, кого-то убрал, кого-то поставил. И правильно, конечно, людей своих надо двигать, Паша, без этого никуда. Не хуже меня это понимаешь. Так что думай. Я тут тебе, увы, мало чем помочь могу. Я уже не в теме вашего расклада, твоими стараниями…

Борис не удержался и всё-таки произнёс последнюю фразу, в которой был упрёк, нет, даже не упрёк, а так — лёгкий намёк на то, что произошло между ними.

Павел намёк уловил. Поднял глаза на друга.

— Моими? Нет, Боря, не моими. Твоими. Ты начал ту войну, не я. Мне всё это на хрен было не нужно.

— Да ну? Скажи ещё, что это я тебя вынудил стать Главой Совета. А ты власти не хотел. Хоть сейчас-то будь честен. Власть — штука сладкая.

Борису на мгновение показалось, что они снова продолжают тот последний разговор, состоявшийся давно, несколько недель назад, в прошлой жизни, когда Павел пришёл к нему, уже почти приговорённому к смерти. И тот их спор, по сути, так и не был закончен — каждый остался при своём. И Борис последние недели, бродя кругами по опостылевшей комнате, часто мысленно возвращался к тому разговору и спорил там с Пашкой, подыскивая новые аргументы, пытаясь убедить его, доказать ему, упёртому принципиальному идиоту, что нет никаких высоких идеалов и бескорыстной заботы о судьбе всего человечества. Всё это сказочки для простых людей, не более. А главная причина она, увы, выглядит не так благородно и красиво. И Борис в своих виртуальных спорах эти аргументы находил. Чётко выстраивал логические цепочки, цитировал классиков, приводил примеры. В его голове все доказательства и доводы выглядели убедительно, непрошибаемо убедительно.

Но сейчас, глядя в серые глаза Пашки, немного затуманенные после операции, но горящие всё той же, знакомой и непонятной для Бориса верой, он усомнился в своей правоте. Снова усомнился.

— Какой ты всё-таки кретин, Боря. Ты так ничего и не понял… Горбатого могила исправит…

— Ну, меня же она не исправила, могила та. В которую ты почти меня отправил…

— А ты думаешь мне легко было подписать тот чёртов приговор? — Павел повысил голос, дёрнулся вперёд и тут же со стоном откинулся на подушку…

— Да лежи ты, чёрт тебя дери! Думаю, что нелегко… Ладно, не об этом мы… Сейчас про другое надо.

Борис злился на себя, что не сдержался, начал этот дурацкий разговор. Самое время старые обиды друг на друга вываливать. Им сейчас нужно соображать, как выпутываться из этого дерьма. А для философских споров и выяснения отношений ещё будет время. Наверное, будет. Если они сейчас не ошибутся, не сломаются. Выстоят. Плечом к плечу, как раньше.

— Значит, всё это время ты был тут, у Анны… Да, я бы мог и сам догадаться, что она не даст никому так просто тебя убить.

Борис удивлённо глянул на друга и неожиданно развеселился. Ба, надо же! А ведь он ревнует. Анну ревнует. Неужели дошло что-то до остолопа через столько-то лет? Нет, Павел Григорьевич, может, в том нашем вечном споре ты в чём-то и прав. Но в том, что касается чувств, тут ты, как был непроходимым тупицей, так им и остался.

— Как ей удалось это провернуть? — тем временем продолжал Павел. — Ах да, понятно… Мельников…

— Соображаешь. Только Паш, не об этом мы говорим. Скажи мне лучше, что тебе сказал Вадик Полынин, что ты рванул на ту долбаную станцию?

Борис выжидающе смотрел на Павла, но тот молчал. Лежал, закрыв глаза, и непонятно было, то ли он собирался с мыслями, не зная, с чего начать, то ли вообще считал, что ничего говорить не стоит. На какое-то мгновенье Борису стало страшно. Страшно от мысли, что на самом деле всё. Теперь всё. И несмотря на вчерашний вечер, когда он тащил Пашку вверх, боясь не того, что упадёт сам, а того, что этот дурак помрёт где-нибудь между двадцать пятым и двадцать шестым этажами, несмотря на бессонную ночь и все его метания, Пашка, этот принципиальный идеалист, уже всё для себя решил раз и навсегда, ещё тогда, и, поставив свою подпись под приговором, вычеркнул его, Бориса, из своей жизни. А он-то дурак размечтался…

— Я просто думаю, с чего начать, — Павел открыл глаза, посмотрел на Бориса и улыбнулся. Словно понял, о чём тот сейчас думал. — Боря, всё очень сложно. Сейчас… погоди. В общем, всё дело в АЭС, — Павел произнёс эти слова и опять замолчал.

— АЭС? — Борис даже не сразу понял, что это такое. Аббревиатура вроде бы знакомая, откуда-то, ещё из учебников физики. И когда мозг через секунду услужливо подсказал, вытащил из памяти нужную информацию, Борис машинально расшифровал вслух, и только потом до него стал доходить весь смысл. — Атомная электростанция… Откуда? Какая, к чёрту АЭС? Только не говори, что вы с Руфимовым отыскали какие-то старые допотопные чертежи и теперь тут собираетесь строить АЭС местного разлива. Вы с ним, конечно, малость чокнутые, особенно в том, что касается ваших инженерных дел, но не настолько же…

— Не строить, Борь. АЭС уже есть. Тут в Башне, на нулевом подземном уровне. Всегда была. Только в законсервированном состоянии. И сейчас Руфимов её запускает.

— Вот оно что! — присвистнул Литвинов, и