Тридцать седьмое полнолуние - Инна Живетьева

– Микаэль…

– Спасибо, господин Вальшевский. Все в порядке.

Псы раздвинулись, пропуская. У них были равнодушные лица. Постарше, помладше – а все одинаковые.

«Это действительно происходит со мной?» Ник пытался осознать, но у него не получалось.

В коридоре маячил Упырь, промокал вспотевший лоб платочком. А вот директор мог бы поспорить невозмутимостью с Псами.

Дверь в класс закрылась.

– Благодарю вас за сотрудничество, господа, – сказал капитан. – Дальше мы сами.

Длинная лестница, с этажа на этаж. Высокие ступеньки. Они кончились внезапно, и Ник оказался в вестибюле. Ни директора, ни завуча рядом не было, а из Псов остался один.

Капитан придержал за локоть.

– Ты как? Врача не нужно?

Ник отстранился.

– Нет, господин офицер.

Серый фургон с эмблемой УРКа припарковался у крыльца. Ник поискал взглядом коней – где-то же их должны были оставить Псы? – но не увидел.

Открылась темная утроба машины, разлинованная скамьями по бортам.

У парня в штатском, что первым запрыгнул в фургон, мелькнула под пиджаком кобура.

– Теперь вы, Яров.

Парень подал изнутри руку, и Ник удивился: ему не страшно, не противно?

Захлопнулись дверцы, лязгнул снаружи засов. Стало темно, свет с трудом проникал сквозь закрашенные белым стекла.

Ник мотнул головой, ударившись затылком о стену.

– Эй, поаккуратнее!

Парень оказался рядом.

– Чего сразу башкой-то? Побудешь у нас несколько дней, л-рей тебя почикает, и готово. Пойдешь к маме с папой.

Ник посмотрел на него. Спросил зачем-то:

– Скажите, а вы знали майора Алейстернова?

– Кого? А, слышал. Знаком не был.

– А Родислава Ярова или Артура Гориславского?

– Не, таких не помню.

Ник потрогал висок, вминая пальцами первые толчки боли.

– Все-таки странно.

– Почему? – удивился охранник. – Они что, знаменитости какие?

Фургон мягко качнуло на повороте.

– Извините. – Ник закрыл глаза. – Я так, о своем.

«Звери спрятались в кусты – значит, водой будешь…»

Машина остановилась.

Прямоугольная комната напоминала палату в психушке. Тоже была решетка на окне, и дверь запиралась только снаружи, из коридора. Такие же стены: до середины покрашены в жизнерадостный зеленый, выше побелены. На постельном белье стоял похожий фиолетовый штамп. Вот разве что разрешали заказывать по каталогу книги, и можно было целыми днями пялиться в маленький телевизор, подвешенный на кронштейне, – в психушке такие вольности не допускались.

Ник телевизор не включал.

Из окна была видна глухая стена соседнего корпуса. Серая, с трещиной наискось по бетонному блоку. Когда шли дожди, стена темнела. Не просыхала она долго, солнце едва проникало в щель между зданиями. Ник лежал на кровати и рассматривал трещину.

По утрам приходил медбрат. Мерил давление, иногда брал кровь на анализ. Щедро капал успокоительное. Ник подозревал, что чай или суп тоже приправляют лекарствами, недаром все время хотелось спать. Под мятым халатом медбрат носил футболки с надписями. Обычно виднелось одно-два слова: «кружек пива», «уклонист», «жениться». Ник пытался угадать остальное, но делал это без азарта.

Завтрак, обед и ужин приносили в комнату, строго по часам. Сначала Ник подходил к двери и прислушивался: сколько раз стукнут задвижки? Пытался выглянуть в коридор, чтобы сосчитать тарелки на раздаточной тележке. Потом перестал. Собственно, л-рею достаточно снять одно проклятие. А остальные…

Вилась трещина по стене. «Кто я?» – думал Ник, скользя взглядом по ее изгибам. Все тот же вопрос, но теперь он звучал иначе. «Я – это еще я? Или уже нет?»

Понимала Таня, кем она становится? Инициация идет не день и не два – месяцы. Вот оборотни, говорят, сначала просто хотят сырого мяса. А что значит быть удачником? Вампиром? Ведьмой? Таня боялась этого? Или хотела? Ощущала, как перестает быть – собой?

По ночам за окном висела луна, яркая и круглая. Чтобы заметить ее легкую несимметричность, нужно быть астрономом. Или л-реем.

Луна отбивала дни, словно ставила после каждого точку.

Позавчера приходил дед.

– Я принес тебе переодеться. Джинсы, футболку, белье.

Комнату для свиданий разделяло стекло. Оно перерезало стол и честно распределяло остальное: в каждую половину по одному креслу, одной двери и одному телефону.

– Поговорите, пожалуйста, с медиками, – попросил Ник в трубку. – Скажите им, что мне нельзя принимать успокоительные в таком количестве.

– Не волнуйся, конечно, скажу. И вот еще что, Микаэль. Ты… не предпринимай сейчас ничего. Понимаешь? В данной ситуации будет только хуже.

– Я же не самоубийца, – усмехнулся Ник. Подался вперед, вглядываясь в лицо деда сквозь стекло. – А потом? Если меня отпустят…

– Тебя обязательно отпустят, – перебил дед. – Даже не думай иначе.

Очень хотелось поверить.

На противоположной стене висели часы. Двигалась минутная стрелка, поторапливая.

– Под психотропные я не пойду, – глухо сказал Ник. – Лучше пусть сразу.

Дед коснулся стекла.

– Мик, ты выживешь, понимаешь? Вспомни, я искал тебя в Арефе, потому что ты должен был спастись.

В телефонной трубке слышался отдаленный гул и потрескивание. Нагревался пластик, прижатый к уху.

– Допустим, – сказал Ник. – Приедет л-рей, всем поможет и так далее. Сделает благое дело. Для меня лично в том числе.

– Тебя это… смущает? – спросил Георг, и Ник поморщился: нашел же слово!

– Нет. Мне кажется это неправильным. Нечестным. Контуры не совмещаются.

Дед улыбнулся.

– Ничего, у тебя будет время их совместить.

– А у вас?

– Я давно принял решение, Мик. И еще… Помни: пока инициация не завершилась, ты – прежний, ты не стал другим. Ты такой же, как твои одноклассники. У вас у всех есть вероятность синдрома, просто у тебя эта вероятность несколько выше.

– А если уже все?! А я просто не понял!

– Никаких «если». Иначе бы тебя нашли не Псы, а оперативники УРКа.

Ник хотел верить – и не мог.

На гостевой половине открылась дверь, заглянул охранник.

– Извините, господин Леборовски, свидание окончено.

Дед кивнул ему и снова повернулся к Нику.