Братья наши меньшие - Владимир Данихнов

Наташка вышла немедленно и, не оборачиваясь, пошлепала по грязи к домику. Коля Громов тоже вышел и замер. Его курточка была изрядно испачкана куриным пометом. Лиза сидела на руках тихо и, кажется, дремала.

Раста поцокал языком, глядя Наташке вслед:

— Шлюха, а гордая. Ладно, бывай, корешок. Может, как-нибудь свидимся. — Он протянул мне мозолистую морщинистую руку, и я осторожно пожал ее:

— Вы правда меня вылечили?

— Ага, — буркнул он.

— Но как это у вас получилось?

— Ну как, как… не знаю как. Руку приложил — и порядок. Не сразу, конечно, зажило. Час пришлось ждать, не отрывая руки, ежа тебе в рыло.

— Но…

— …как? Слушай, корешок, я человек необразованный, образования институтского не имею, но другие, которые в деле шарят, кой-чего мне нашептали. Может, знаешь, у нас тут, еще в Союзе, опыты проводились. Брали, к примеру, голову старой собаки и пришивали ее к телу молодой, живой и здоровой. Голова старой молодела. Вот и у меня что-то такое, корешок. Кладу руку на твою рану — и рука моя вливается в твое тело. И отдаю тебе таким макаром свою способность ненадолго: ре… регенерация, вот как эта способность называется. Больше ничего не знаю, ты уж извини, оно само собой получается. Потом, когда вижу, что рана затянулась, руку убираю — и порядок. А теперь дуй за Наташкой, корешок, а то и тебе задницу надерут, етить ее направо. Директора у нас строгие.

Я развернулся и пошел к дому, а он хрипло засмеялся мне вслед и крикнул:

— Знаешь, что главное в жизни, корешок?

— Любовь? — предположил я, наморщив лоб, потому что мне показалось вдруг очень важным ответить на этот вопрос верно. — Благородство? Самопожертвование?

— Приключения, корешок! Приключения!

Когда, миновав захламленную переднюю, мы с Колей и Прокуроровым ввалились в необжитую комнату, которую освещала единственная тусклая лампочка под потолком, то немало удивились.

В комнате стояли мужчины в серых плащах и с желтыми банданами на головах, а в руках они держали автоматы. Впереди всех стоял Панин и мерзко скалился. Наташа стояла у окна и курила, а в ее спину упирался ствол.

— Вот… — сказал я и замолчал.

— Семка! — закричал Прокуроров, выбираясь из-за моей спины, прячась за спины автоматчиков: — Братишка, ты спас меня!

Он полез к Панину обниматься, но тот остановил его движением руки, схватил за плечо и толкнул к автоматчикам. Внимательно осмотрел нас, задержал взгляд на Наташке, перед которой на подоконнике стояла зажженная свеча.

— Так, — сказал Панин. — Полев, иди за мной. — Наташке: — Ты — тоже за мной. Ребенок чей?

— Мой… — пробормотал я. — Куда директоров дели, гады?

— На заднем дворе они, землю целуют.

— Жалко пацаненка, — пробормотал кто-то из автоматчиков.

— Сам знаю! — рявкнул Панин. — Мы что — звери? Мы боремся за лучший мир. Лучший мир достанется детям. Полев, хватай ребенка — и вперед.

Сигарета в Наташиных пальцах переломилась пополам. Она этого, кажется, не заметила. Парень с автоматом подошел к ней и схватил за руку, потянул за собой. Наташа сопротивлялась, выдергивала руку, но вяло.

Меня подтолкнули стволом в спину. Я схватил Колю за руку и послушно вышел из комнаты в темный коридор. Осколки разбитого стекла скрипели под ногами, я смотрел, не отрываясь, в пол.

Наташа прошептала сзади:

— Вот суки…

Коля шепнул:

— Мы не туда пришли?

А я ответил:

— Не туда и не в то время.

Первым, кого мы увидели, выйдя из дома, оказался дядя Нарк. Он махал нам рукой и улыбался, стоя у своей легковушки.

— Иуда! — крикнула, плача, Наташа. — Что ты натворил?

— Расслабься, Наташенька, расслабься, милая моя цыпочка! Мне все равно осталось жить два или три месяца!

— Гад!

— Умру я скоро, котенок! Все равно ведь умру!

— Подонок! Я убью тебя!

— Необязательно это делать, милая! Мне все равно мало осталось!

— Зараза! Ты все подстроил специально, потому что тебе мало осталось!

— Расслабься, Наташенька, цыпонька! Главное знаешь что? Приключения!

Он вытянул из-за уха папиросу и сунул ее в рот. Подмигнул мне на прощание.

Подталкивая автоматами, нас впихнули в салон старенькой «газели». Салон был отгорожен от водителя кусками покрашенной в черный цвет фанеры, створки задней двери оказались заварены. Основную дверь автоматчик закрыл снаружи на самодельный висячий замок. Стало совсем темно, потому что окна в «газели» были закрашены аспидно-черной краской. Кресел не нашлось, только пустые деревянные ящики. Пахло картошкой и луком.

— Ну надо же! — бесновалась Наташа. — Гад! Предатель!

Я уселся на ящик, а Коля устроился рядом. Наташа опустилась прямо на пол и там тихонько шуршала картофелиной, перекатывая ее с места на место. Наташу звук перекатываемой картофелины, может, и успокаивал, а меня — раздражал.

Совсем скоро двигатель завелся, и мы поехали. Минут десять в полном молчании тряслись на ухабах, а потом вырулили на ровную дорогу.

Я спросил Наташу:

— Слушай… что происходит? Почему Джа предал нас?

Она молчала.

— Наташа, не молчи, пожалуйста. Ты обещала, что я получу ответы, но, мать твою, я до сих пор ничего не понимаю!

— Пошел ты… — прошептала она и замолчала.

— Сама пошла!

— Вот и отлично.

По магистрали мы ехали минут десять, а потом резко затормозили. Я с трудом удержался на ненадежном своем сиденье. Стояли долго. Снаружи матерились Панин и его люди. Панин отдавал приказы. Потом вдалеке затарахтел автомат, и кто-то истошно заорал. Полыхнуло — «газель» на миг осветил яркий свет, она качнулась и замерла. Кто-то кричал: «Солдаты идут! Солдаты!» — а потом раздался пистолетный выстрел, и этот кто-то умолк. Автомат тарахтел, но теперь далеко. Мы снова тронулись. Я поймал себя на том, что непроизвольно сдерживаю дыхание, и выдохнул. Меня трясло.

— Расскажи сказку, — попросил Коля.

Я поерзал задницей, устраиваясь поудобнее на шершавом дереве; взглянул на то место, где сидела Наташа, и вздохнул:

— Я не знаю сказок. Мне их никогда не рассказывали. К тому же напротив сидит одна моя знакомая шлюха, которая наверняка не любит сказки…

— Пошел ты!

— Заткнись! Ты меня подставила!

— А не хрен было под мои пули лезть!

— Шлюха!