Большая нефть - Елена Толстая

— Пожалуйста, встаньте в очередь! — громко, протяжно говорил Дорошин. — Кто вел учет? Становитесь!

Кругом клубились, выясняли отношения.

— Иначе магазин будет закрыт! — почти пропел Дорошин.

Вскоре удалось восстановить порядок. Один за другим люди вставали в очередь, остальных оттеснили подальше. И вот наконец дверь открылась.

— Заходим по десять человек! — распоряжался Дорошин.

Удивительно, но обошлось без милиции…

Ольга Валерьевна с восхищением смотрела на супруга. Он чувствовал на себе ее взгляд, догадывался о ее чувствах. Но виду не показывал. Даже не глядел в ее сторону.

Когда все закончилось и магазин наконец опустел (было уже за полночь), Ольга подошла к мужу, взяла его за руку.

— Макар!.. — заговорила она.

— Макар Степанович, — поправил Дорошин мстительно.

Ольга выпустила его руку, насупилась:

— Ах вот как? А я похвалить тебя хотела… Мы вообще собирались благодарственное письмо про тебя писать в обком партии!..

— Я тебе напишу! — взорвался Дорошин.

Теперь он снова был прежним Макаром. Ольга обняла его, крепко-крепко прижалась к груди.

— Макар, какой ты… замечательный, — прошептала она.

— Ну, это-то я давно знаю, — ответил он невозмутимо. — Что у нас на обед?

— Дора что-нибудь приготовит… — сказала Ольга. — Я ей продукты оставила и полное право распоряжаться.

Дора Семеновна была женщиной хозяйственной, но одинокой и, в сущности, бездомной. Свою страсть к хозяйствованию она изливала на подвластные ей общежития. А уж когда ей случалось дорваться до чьего-либо домашнего хозяйства — все, берегись, хозяева! Дора готовила много, жирно, вкусно, она изводила вчистую все продукты, зато уж наваренное ею можно было есть четыре дня большим семейством и еще гостям оставалось…

* * *

Степан Самарин учился на геологическом факультете уже три года. Да, шло время… После весенней сессии, сдав последний экзамен, он подмахнул обходной лист в деканате и отправился домой — собирать рюкзак.

Алина понимала: сын нашел свое призвание. Вставать у него на пути означало бы только одно: потерять его навсегда. Что ей оставалось? Только смириться. Она пыталась переломить Векавищева — и не смогла. Наученная горьким опытом, она не решилась повторить эту ошибку со Степаном. Правду говорят, яблоко от яблони недалеко падает: Степка весь пошел в незнакомого ему отца…

Когда Степан уехал в первый раз, несмотря на все запреты и принятые ею меры предосторожности, Алина плакала весь вечер. Она не плакала так с очень давних пор. Может быть — никогда. Даже расставшись с Векавищевым, так не рыдала. А тут… Ей казалось, что вся ее прежняя жизнь закончилась. Разрублена пополам. Был у нее сын, единственный близкий, родной человек, — и тот ее оставил… Бросил… Что впереди? Одинокая старость?

Лечить душевные раны маленькими курортными романами, как советовали Алине многоопытные подруги, она не желала и не умела. Грязь. Невозможно. Уйти в работу, как делают увлеченные своей профессией люди? Счастливцы… Не такая у Алины работа, чтобы погрузиться в нее с головой. Что же остается?

Ждать и надеяться.

Степан присылал ей письма. Нечастые, но всегда подробные. Алина находила в конвертах листки, исписанные прыгающим почерком. На бумаге были пятна от черники, раздавленные комары, иногда из конверта вываливались сухие травинки. Мир ее Степана. Крохотный кусочек Сибири.

В начале первой зимы к Алине зашел Денис, бывший товарищ Степана по Литературному институту. Денис попросился на чай и рассказал обо всем, что видел в Междуреченске, куда ездил в командировку от «Комсомольской правды».

Алина слушала, сдерживая слезы. Выразительное описание балочного поселка, рассказы о лишениях, о тяжелой работе, о суровой земле — все, в общем, вполне ожидаемо, и слезы Алины были вызваны вовсе не этим. Просто она думала о Степане. О том, как же он далеко…

Степан приехал поступать на геологический факультет только через год. Тощий, загорелый, пропахший костром, он ворвался в московскую квартиру, которая показалась ему тесной, душной, слишком обжитой и тихой. И мама… по-прежнему молодая и прекрасная, только очень грустная.

Бросив рюкзак в прихожей, Степан схватил маму и закружил ее. Она обняла его за шею, прижалась к нему, ощущая, какими сильными сделались его мускулы.

— Степка… Степка… — повторяла Алина, всхлипывая.

Он отодвинул ее от себя, обтер ей лицо.

— Мам, ну ты чего… Я же не с войны приехал…

— Ты насовсем? — робко спросила Алина этого полузнакомого молодого мужчину, в лице которого лишь постепенно проступали черты ее мальчика.

— Насовсем? — Степан расхохотался. — Вот уж нет! Я — поступать! Летом вернусь на работу. Я договорюсь, чтобы мне все летние практики там проходить… Месяцев по пять, думаю, можно будет… Конечно, в сентябре уже начинается учеба, но все равно половину месяца минимум весь курс будет торчать в колхозе — выкапывать картошку. Так что попрошусь приносить пользу народному хозяйству в другом месте.

Алина перевела дыхание. Ну хорошо, пусть он будет там по пять месяцев. Зато семь — в Москве.

— А потом, когда закончишь учебу, вернешься ко мне? — спросила она.

— Вот еще! — Степан фыркнул. — Настоящая жизнь — там. Мама, я еще тебя хочу агитировать перебираться в Сибирь на постоянное место жительства.

— Сибирь — это для молодых, — попыталась отшутиться Алина.

…Время шло. Степан учился, сдавал экзамены, по вечерам сидел дома над книгами. Алина даже беспокоилась за его здоровье. Ну разве такое возможно — чтобы парень никуда не ходил, ничем, кроме своей геологии, не интересовался!

— Степушка, ты бы хоть на танцы сходил, познакомился бы с девушкой, — сказала как-то раз Алина.

Степан долго не отвечал. Алине вдруг стало смешно: она, кажется, превращается в обычную мать-наседку, кудахчущую над отпрыском. А ведь она всегда гордилась тем, что они с сыном — большие друзья.

Наконец Степан вздохнул, да так по-взрослому, так горько, что у Алины сжалось сердце.

— Мама, не хотел тебе говорить… В Междуреченске была одна девушка…

Алина побледнела, задохнулась. «Влюбился в провинциалку, в девчонку без образования, без полета, без будущего… и без жилплощади…»

— В общем, нас разлучили, — заключил Степан, пропуская все подробности. — А я так ее любил, мама! Она такая красивая! Смешливая, забавная… Ей было семнадцать лет. Я даже дрался за нее, — прибавил он с наивной гордостью, напрочь забыв в этот миг, что давал себе слово уберечь маму от подробностей своих «боевых подвигов».

Но мама не заметила этого «дрался». По мнению Алины, драться для мальчишек означает возню без особых последствий. Вроде того, как дети «дерутся» на переменах.