Меч ангелов - Яцек Пекара

Хвала Господу, я успел ворваться в подвальчик, когда каноник как раз возился с рычагом. Теперь здесь горели два факела, вставленные в железные держатели на стене.

Мне едва хватило времени протиснуться в щель, и прежде, чем Братта вскочил, я с разбега пнул его в живот. Каноник сдавленно вякнул, отлетел под стену и ударился головой о камень. Я уж перепугался, не перебрал ли с насилием, но нет… Братта застонал, пытаясь вздохнуть, и начал подниматься на четвереньки.

– Приветствую вас, отец-каноник, – отозвался я сердечным тоном. – Что за неожиданная встреча…

– Будешь… будешь гореть в аду, – сумел прохрипеть он, утирая стекавшую по лбу кровь.

– Не исключено, хотя осмелюсь надеяться на иную судьбу, – ответил я спокойно. – Полагаю, однако, что в случае чего у вас хватит времени приготовить мне там местечко…

Он грязно выругался и все же сумел подняться на ноги.

Во всем этом деле была одна интересующая меня проблема и один вопрос, который я жаждал задать. Как знать, не получу ли я ответ, воспользовавшись тем, что Одрил Братта сейчас, скажем так, несколько не в себе? А будучи не в себе, люди говорят такие вещи, о которых при других обстоятельствах даже не заикнулись бы.

– Прошу вас, дорогой каноник, откройте мне, кем был тот четвертый человек на допросе еретиков?

– Четвертый человек, – сказал он, будто пробуя слова на вкус. – О да, скоро вы узнаете, кем был тот четвертый.

– Одного не пойму: что вынудило вас столь твердо отрицать его присутствие, коли писарь Хаусманн отчетливо записал, что был еще один допрашивающий?

– Я уничтожил протокол!

– Разве? – рассмеялся я. – Интересно, что же в таком случае читал я?

– Проклятый Хаусманн! – зашипел каноник. – Корябал хуже, чем курица лапой, а все же успел составить еще одну копию… Проклятие!

Я покачал головой.

– Плохой из вас конспиратор, – согласился я с ним.

– Это уже неважно, – пробормотал он. – Тот, кого вы называете четвертым человеком, покарал Фолькена и Хаусманна, поскольку те не поверили словам боголюбивых монахов. И покарает всякого, кто не примет единой и истинной веры! Я получил откровение! Я поклялся, – в голосе Братты послышался гнев, – до конца дней своих уничтожать тех, кто верит Зверю и его пророкам, а не нашему любимому Господу, умершему на кресте!

– Ага, – сказал я и решил пока не комментировать его еретические словеса, хотя мне уже приходилось иметь дело с таким безумным фанатизмом – в Гевихте. – Выходит, летаргия – дело рук четвертого человека? Хорошо, у нас еще будет время, чтобы вы спокойно объяснили, как все произошло.

В подземелье было холодно, влажно, гуляли сквозняки. На стенах мерцающим, неровным светом горели, немилосердно коптя, факелы. В этом дрожащем свете лицо Одрила Братта то проявлялось из тени, то исчезало в ней. А поскольку было оно измазано в крови – я от такого-то вида чувствовал мурашки по всему телу.

– Ты уже мертв, Мордимер, – сказал он мне и сплюнул на пол красным.

– Чему быть, тому не миновать, – ответил я беззаботно. – Но не просветите ли меня, драгоценнейший каноник? Кто меня убьет? Вы? Здесь и теперь?

– О, нет, не я, – ответил Братта со странной мечтательностью в голосе – которая мне чрезвычайно не понравилась, поскольку свидетельствовала, что за пазухой он все еще таит некую неожиданность.

– В таком случае… – я театрально огляделся, пожал плечами и пошутил: – Это будет ваш невидимый друг?

– Иногда – невидимый, – произнес он с мерзкой усмешкой. – Но теперь он – за твоей спиной.

Это, понятное дело, старый трюк, на который не купится никто, имеющий мало-мальский опыт и сколько-нибудь разума. Только знаете ли, милые мои, у Одрила Братты не было повода отвлекать мое внимание. Он стоял настолько далеко, что не сумел бы меня ударить, а я преграждал ему единственный путь к бегству. Поэтому я мог совершенно спокойно и без опаски оглянуться.

Так и сделал. И то, что увидел, заставило меня окаменеть (подозреваю, в миг тот Лотова жена казалась бы рядом со мною резвой газелью). У меня остались силы лишь на то, чтобы со свистом вздохнуть, и сознания хватило лишь на то, чтобы понять: руки мои трясутся, а на теле проступает ледяной пот.

Он высился позади меня, огромный и враждебный. С серыми крыльями, словно измазанными в грязи, и с лицом, изрытым морщинами. Глаза его пылали огнем, а в руках был сверкающий серебром меч.

– Я здесь, – сказал он, и голос эхом загремел по подвалу, – чтобы покарать неверных и спасти истинно верующих.

Эти слова меня отрезвили. Я взглянул ему прямо в глаза – и на этот раз без страха в сердце.

– «Ты не имеешь надо мной никакой власти, если не дано было тебе свыше»[21], – ответил ему словами Писания.

Он рассмеялся, а смех его звучал будто далекий глухой рокот.

– Малый человечек, – сказал он с презрением. – Будешь вечность молить о быстрой смерти, но не будет тебе дано.

– «А паче всего возьмите щит веры, которым возможете угасить все раскаленные стрелы лукавого»[22], – ответил я ему словами святого Павла.

– Думаешь, это тебе поможет? – Он смотрел на меня с интересом, словно на любопытную разновидность червя, с привычками которого стоит ознакомиться, прежде чем его растоптать. – То, что ты знаешь несколько ничего не значащих слов?

– «Блаженны стойкие сердцем, ибо они Бога узрят. Блаженны солдаты веры, ибо они будут наречены Сынами Божьими»[23], – сказал я.

Он крикнул с яростью и воздел меч. Острие вознеслось под потолок.

Я все еще не спускал с него взгляда и отчетливо видел, что его удивляет и злит мое сопротивление.

– Пади на колени, окажи послушание – и сохранишь жизнь! – рявкнул он.

– «Господь дал, Господь и взял. Да будет имя Господа благословенно»[24].

– Тогда погибни!

– Я – меч Ангелов и послушное орудие Господа. Да будет воля Его, – проговорил я быстро.

Серебристый меч пал, будто сплетенный пучок молний. Я закрыл глаза, ибо се был последний мой миг.

И тогда я услышал звон – словно от разбившегося хрустального бокала. Открыл глаза и увидел, что клинок Ангела столкнулся с другим клинком. И ударившись о него, разлетелся сотней серебряных осколков. В руках моего преследователя осталась лишь дымящаяся черная рукоять.