Китай. Большой исторический путеводитель - Алексей Дельнов

Особенно туго пришлось Южной Сун с 1251 г., когда вражеские войска возглавил известный полководец Хубилай. В одном из походов пожелал принять участие Великий хан Мункэ — и нашел свою погибель в Сычуани.

Сопротивление захватчикам было всенародным — при том, что регулярная китайская армия давно считалась хронически слабой. Столичный Ханчжоу, взятый в 1276 г., оборонялся до этого несколько лет. При осаде и штурме городов монголы широко применяли освоенные ими на Севере осадные и метательные машины — впрочем, к их услугам были и северокитайские специалисты (до этого они с успехом привлекались к осаде русских городов). При осаде Ханчжоу обе стороны использовали порох — как в виде бомб, забрасываемых во вражеский стан катапультами, так и в своеобразных огнеметах — «огненных копьях», извергающих горючую смесь из закрепленных на их концах трубок.

В том же 1276 г. попал в плен самый доблестный из китайских полководцев — сановник высокого ранга Вэн Тяньсян (1236–1282 гг.). Хубилай склонял пленника стать его приближенным, но тот наотрез отказался. В заточении он сочинял песни, призывающие к борьбе, и передавал их на волю — до того момента, пока не был казнен.

Последний безнадежный бой героические защитники Юга дали в 1280 г. на море — когда практически все побережье было уже захвачено врагом. За год до этого в сражении близ Кантона утонул мальчик-император Ти-пинг — последний из династии Сун.

Первым (и самым значительным) монгольским повелителем Поднебесной стал внук Чингисхана Хубилай (1215–1294 гг.), провозглашенный Великим ханом в 1260 г. (для этого ему пришлось одолеть конкурента, своего младшего брата Аригбугу

Обозленный долгим сопротивлением, видя перед собой страну с малопонятным ему жизненным укладом, поначалу Хубилай вынашивал очень недобрые намерения относительно населения Южного (а может быть, и всего) Китая. Была мысль превратить его территорию в огромное пастбище для скота, а от жителей избавиться самым привычным для завоевателей образом. Истребив если и не всех, то, по крайней мере, носителей пяти самых распространенных в Китае фамилий (а таких насчитывались многие миллионы — всего известно около двухсот китайских фамилий).

Великий хан Хубилай

Такой поворот событий был вполне вероятен: китайцы, со всей их изощренной культурой, сильно раздражали и Чингисхана, и его преемников, а за менее упорное сопротивление, чем оказали они, поплатились многие народы — как на Востоке, так и на Западе. Лишь благодаря уверениям своих советников (в том числе китайцев), что от этого народа и от этой земли можно получать немалый доход и от таких, какие они есть — надо только с умом распорядиться завоеванным достоянием, практичный монгол Хубилай сменил гнев на относительную милость. Назвался Сыном Неба, и в конце концов в полной мере почувствовал себя основателем династии, получившей китайское наименование Юань (применительно к данному случаю, соответствующий иероглиф можно приблизительно истолковать как «начало всех вещей»). Ему пришлось еще добиваться от других потомков Чингисхана согласия на то, чтобы название Юань получила вся монгольская империя. Правда, она была уже не та, что недавно: от нее отложилось немало значительных улусов, в том числе хорошо нам знакомая Золотая Орда. Их ханы лишь номинально признавали главенство Каракорума. Когда же на рубеже XIII–XIV вв. западные улусы приняли ислам, они перестали признавать и символическое главенство восточного «старшего брата» — он превратился для них в нечестивого идолопоклонника. Да и по языку они стали тюрко-говорящими.

Столицей Поднебесной Хубилай еще в 1268 г. (до окончания завоевания Юга) сделал Пекин и часто совершал переезды оттуда в Каракорум или в свою летнюю столицу Шанту, тоже расположенную в монгольской степи, но не очень далеко от Пекина — в трехстах километрах на север. Однако и пекинские дворцовые парки были засеяны родной степной травой. А еще в них стояли юрты, в которых любили отдыхать Великий хан и его сыновья и в которых рожали их жены.

Человеком великий хан и император был из себя видным, а по натуре недобрым. Иногда он с явным удовольствием созерцал, как полосуют плетьми провинившегося придворного. Но ума был немалого, а чувствами умел владеть. Ко всем религиям относился терпимо (как и его предшественники — монгольские владыки), но лично, для души наибольшее предпочтение отдавал буддийской секте сакья («красношапочники»), сложившейся в Тибете.

Некоторое время Хубилай проявлял интерес и к даосизму, по его инициативе и в его присутствии состоялась дискуссия между буддийскими и даосскими учеными. Но один пренеприятный инцидент изменил его мнение. Однажды был подожжен даосский храм. В преступлении обвинили буддийского монаха, но расследование неопровержимо установило, что это была провокация и дело рук даосских священнослужителей. Виновных постигла суровая кара: двое были казнены, третьему отрезали нос и уши. После этого отношение властей к даосам стало подозрительным и придирчивым, а буддизм снискал еще большее покровительство Великого хана.

У Хубилая было четыре жены, но всю жизнь он любил одну — Чаби. От жен у него было семь сыновей. Еще при нем денно и нощно находилась бригада из шести наложниц: девушки дежурили по трое суток, а потом сдавали вахту следующей шестерке. Совместными усилиями они одарили повелителя еще двадцатью пятью сыновьями.

Даже став Сыном Неба, к китайцам Хубилай все равно относился со строгостью и никогда не забывал о факте их завоевания. Так, накладывая запрет на азартные игры, он исходил из следующих соображений: поскольку население страны было побеждено силой оружия, то все его имущество — собственность победителя, то есть его, Великого хана Хубилая. А он свое кровное проигрывать никому не позволит. Впрочем, следует отметить, что введенное им со временем уложение о наказаниях было значительно мягче сунского, в нем меньше стало поводов для смертной казни.

Всадник-монгол (Чжао Мынфу. XIII–XIV вв.)

Все население Поднебесной было поделено на четыре разряда, и китайцы оказались по этой сетке людьми третьего и четвертого сорта. Выше всех стояли, разумеется, монголы. Но им, новоявленной «нации господ», чтобы управлять страной древней земледельческой цивилизации, надо было еще слишком многое в ней понять и от нее воспринять, а они этого, по правде сказать, не очень-то и хотели. Скорее, срабатывал не только инстинкт, но и осознанное стремление к самосохранению: остаться такими, как есть, в этой необъятной и полной обезоруживающих соблазнов чужеродной среде (в дальнейшем китаизация императоров-монголов и их ближайшего окружения всегда наталкивалась на протест значительной части соотечественников). Поэтому следующей по приоритету категорией были сэму жэнь — «люди разных рас», или иностранцы. Те, кому легче было находить с китайцами общий язык, но не китайцы, не свои для них. Персы, выходцы из Средней Азии, даже европейцы. Последних было не так уж мало — в одном Пекине их проживало около пяти тысяч, и они тоже привлекались к управлению страной. Следующий разряд был уже китайским, но в него входили не все ханьцы, а только северяне: те, что были завоеваны довольно давно — скорее, даже не совсем завоеваны, а «перешли» от чжурчжэней; кто к монгольскому игу успел попривыкнуть и кого, следовало выделить хотя бы для того, чтобы расколоть туземную массу. Сюда же относились кидани, корейцы, уцелевшие чжурчжэни — люди, воспринявшие китайскую культуру. Наконец, последний, четвертый разряд составляли китайцы-южане.