Страстотерпицы - Валентина Сидоренко

– Жрать ты перестала!.. Жить скоро перестанешь, Нинка! Ты че делаешь?!

– Дай, Христом Богом молю. Подыхаю. – Лицо у нее совсем почернело, заветренные губешки тряслись, глаза безумно вращались.

«И впрямь сдохнет, – подумала Милка, – одна живая душа, и той лишусь». Но полтинник было жалко. Ей дай только в руки. Накроется на весь день и сумку свою бросит.

– Марин, разменяй!

Маринка помедлила. Потом вынула из кармана десятки.

– Присмотри, – буркнула Нинка и с неожиданной для нее прытью исчезла с горы.

– Че там смотреть. Ее омуль собаки жрать не станут, – заметила Верка и отвернулась от Нинкиной сумки.

Милка нарочито демонстративно пододвинула сумку подруги к своим.

– Хлеб ей, – вздохнула баба Кланя, – ей другой хлеб нужон. Пожиже… с градусами. – Она заскорбела всем своим широким, плотным ликом. Внука вспомнила.

И глядя на нее, Милка вспомнила о Пашке. Потом вздохнула о Толике и о Георгии, которого ни на минуту не выпускала из своей памяти. «Смотрел на меня все-таки, смотрел. А-а, Гошенька… Никуда не денешься… Была любовь… другой-то за жизнь не было! Любишь, любишь, – с удовлетворением подумала она. – Не забыл и не забудешь». Она взглянула на двух беспрерывно жужжащих за Азией (как она звала про себя Маринку с Варькой) подружек Юльку с Аленкою. Тоже ведь о заграницах мечтают… Жужелицы! В Иркутск ездят, по Бродвею, как говорят, пройтись.

Ах, все повторяется. И ошибки одного поколения ничему не учат. Что она приобрела?! И Гошку, и Култук, в сущности, потеряла. И ни тебе Парижу, ни славы…

– Куда на мое место? Уселася… Окопалася… Гляди-ко… Давай отсюдова!

Милка не сразу поняла, что этот пронзительный крик относится к ней. Она подняла глаза и увидела перекошенное лицо своей соседки по Култуку Люськи Чаплай.

– Ну че вылупилась? Посидела и хватит. Первый день замужем… Артистка!.. С погорелого театра!..

– Ты че, его купила?! – поинтересовалась Милка. Она внутренне приготовилась к бою.

– Купила! Ты еще под стол пешком ходила, а я уже здесь торговала.

– Знаем мы, чем ты тут торговала! – сама не ожидая, ляпнула Милка.

– Чья бы корова мычала, а твоя бы молчала. Давай-давай вали, кобыла!

– Глянь че, бабы-дуры. Места вам мало. До Байкала становись, – вступила в ссору баба Кланя. – Страмитеся с утра. Чай, не лето. Со всех краев пусто.

– Пусть знает свое место, – деловито втискиваясь в ряд, заявила Люська, двинула задницей Милкин прилавок. Все и без того ледященькие Милкины хвосты задрожали, лотки сдвинулись. Она едва удержала их руками.

Милка огляделась. Рыжей на горизонтах не видать, а без нее в склоку вступать небезопасно. Баба Кланя ее не защитит. Ворча для смелости, она все же отодвинула свой столик. Люська по-хозяйски установила свой – прочный раскидной – и выкладывала на него свежий, сочный серебристый омуль. Ей что, у нее мужик справный, непьющий. Сам рыбачит. Свой домашний засол. Люськин омуль как цветочек на фоне пожухшей травы. Люська небрежно пиханула Нинкину сумку, уселась над своим столиком, как азиатский маслянистый божок.

Вдалеке загудел мотор машины, и новенькая иномарка сверканула на повороте. Торговый ряд вытянулся в струнку, словно при появлении начальства. Серебристое диво, взвизгнув, остановилось. Из нее медленно вылезла сухопарая, черная, как галка, бабенка в джинсах, зябко передернув на байкальском ветру узенькими, даже в куртке, плечиками, вздернув тонкие, бесцветные губки, она оглядела ряд и сразу направилась к бабе Клане. Это уж как повелось: все проезжающие сразу шли к ней. Широко, усядисто, коренасто восседает старуха, и такой у нее надежный корневой вид, что вначале идут посмотреть на нее, а потом уж непременно купят и омулька, и сальца, и доперестроечную кофтенку, и самотканый кружок. К вечеру все разойдется. Бабенка долго оглядывала бабу Кланю, потом потрогала пальчиком омуль.

– Ну и сколько? – равнодушно спросила она.

– Пятнадцать, милая.

– Озверели вы здесь, что ли?! – Он сейчас в Иркутске пятнадцать – килограмм.

– Мы-то, милая, еще человеки… А ты ба своими грабельками-то не хватала рыбу. Ты имя´ у мужика поди «товар» щупашь, а кто потом после тебя этот омуль кушать будет?

Дамочка фыркнула и вдруг прямиком направилась к Милке! Мужик ее, плотный, бритоголовый, едва вынесший свои хорошо уложенные жиры из машины, тоже направился к бабе Клане.

– Мне десяток положите, пожалуйста, – громко выговаривая, приказала дамочка.

Милка обомлела. Потом, часто заморгав глазами, засуетилась, выискивая пакеты, лежавшие перед глазами.

– Выбирайте, – предложила она, скрывая волнение.

– Чего тут выбирать. Ложьте!..

– Кладите, – хотела сказать Милка, но вовремя вспохватилась и сладко запела: – Свежий омулек, вчера выловили. Ночью коптили… – Она быстро уложила рыбу в пакет.

Мужик подошел к дамочке:

– А там че? Там лучше омуль!

Дамочка двумя пальцами взяла пакет с рыбой и подала его мужу. По тому, как она хозяйски распоряжалась кошельком из своей куртки, Милка вывела, что перед ней супружеская пара.

– Он несвежий, – громко сообщила дамочка.

– Сама ты несвежая, – спокойно ответила баба Кланя. – Напялила штаны…

– Может, джинсы посмотрите. Из Италии, – обнаглела Милка. Удача сопутствовала ей ныне. Она, правда, еще не раскрыла товарный баульчик, и ляпнула от избытка чувств при виде кредиток, поданных ей покупательницей.

– Покажите, – не отрывая оскорбленных глаз от бабы Клани, произнесла проезжая.

– Че, с дуба рухнула, – возмутился муж. – Кто их счас носит! Ты мне пива лучше купи!

– Джинсы всегда в моде и всегда нужны, – внушила ему отчетливо дамочка, и Милка, не помнящая себя от удачи, суетливо порывшись в бауле, нащупав первую попавшуюся джинсовку, подала ее женщине.

– Вот, подруга из Италии привезла неделю назад. Ну не подходят и все мне. Прямо до слез жалко продавать. Может, еще подумаю. – Милка изобразила нерешительность. Эти джинсы она таскает второй год, с первого дня, как ввязалась в эту челночную кампанию, и никак не может продать – уж больно вид линялый у них…

– Можете не сомневаться, – токовала Милка. – Новейшая модель. В Италии их только начинают носить. Новейшая.

– Не гони пургу, дура! – ошалело произнес муж в воздух. Дамочка глянула на него уничтожающе.

– Сколько? – зловеще произнесла она.

– За полторы отдам! Как первому покупателю. Исключительно из личной симпатии. – От собственной наглости Милку бросило в жар, она изрядно струсила.

Дамочка развернула штаны. Вид у них был довольно жалкий.

– Я возьму, – коротко сказала она и вынула из своего кошелька деньги.