Группа Тревиля - Владимир Березин

Это был выброс.

Причём Атосу, стоявшему надо мной, досталось куда больше, чем мне, лежащему у его ног.

Он упал на меня, и несмотря на весь ужас, я чуть не заржал, мы сами, не желая того, обнимались.

Потом Атос скатился в сторону и завыл.

Оказалось, что он вляпался ладонью в свою замечательную лужу и брызгал кровью вокруг.

Выброс бил мне по ушам, как два молотка — будто я сидел в центре старой детской игрушки с мужиком и медведем.

«Раз!» лупил мне по голове один, отстранялся, и тогда меня достигал другой: «Два!».

Но, чёрт побери, это был шанс, и я перекатился на живот, потом на бок и подтянул ноги.

Теперь нужно было переступить через связанные руки, что мне и удалось — кажется. Это длилось целую вечность.

Атос тоже не спал. Он уже перетянул жгутом обрубок левой руки.

Он мычал от боли — видать, анестезирующие свойства этой дряни в луже были сильно преувеличены.

И теперь друг мой Атос, брат мой Атос тянулся к стволу.

Он уже дотянулся до автомата, но мне удалось ударом ноги выбить его прямо в лужу.

Теперь пусть кто попробует его достать.

Мозг мой работал чётко и быстро, перебирая возможные варианты. Да только вариантов-то не было. Если б Атос потерял сознание, можно было бы, аккуратно скусив травинку, зажать её в зубах, макнуть в лужу… Потом тщательно прицелиться и капнуть на наручники. Но это хорошо в фильмах, да тут как раз мозг подсказывал, что чуть-чуть переборщишь, и слизь вместе с наручниками разъест мне на запястье не только кожу. Да и Атос не даст мне долго манипулировать с травинками. Да с чем угодно — жизни он мне не даст, кончилось время.

Итак, один-один, автомат мы из игры исключили, это прекрасно.

Другое дело, что и я теперь безоружен.

А вот у брата моего Атоса, у однокурсника-мушкетёра Атоса, ближе которого мне не было, была большая фора. И фора эта весила восемьсот грамм и оттягивала ремень на поясе. Был у брата моего Атоса на поясе пистолет Макарова и вот теперь он вытащил его.

Тут-то мне и конец.

Потому что со всем можно поспорить, а вот с девятимиллиметровой пулей с двух метров поспорить нельзя, особенно когда ты связан.

Но Атос отчего-то не стрелял. Мыча, он пытался передёрнуть затвор одной рукой, прижав оружие ногой. Потом вцепился в пистолет зубами — ничего не выходило. Ключевое слово «самовзвод» Атос как-то упустил.

И тут у меня над ухом грохнуло — совершенно, замечу, с другой стороны.

Потом раздался ещё один выстрел.

Атос метнулся в сторону и, треща кустами, побежал прочь.

С другой стороны в распадок вошёл, озираясь, другой мой однокурсник. Никогда я не думал, что буду рад Мушкету, что с таким испугом водил стволом. Только он бы не дал очередь для профилактики незнакомого пространства.

Он, страшно ругаясь, разрезал наручники и поднял меня на ноги.

Меня немного мотало, и я сразу же обнял Олега как девушку.

Было видно, что он понимает пафос ситуации, но своей девушкой меня всё же не считает. После того, что я объяснил ему, Мушкет только покрутил головой.

Я очень боялся, что он мне не поверит, но нет — сразу стало понятно, что он на моей стороне. Оказалось, что они переживали микровыброс в блиндаже спецсвязи, и он сразу пошёл нас искать. «Что-то подсказало, — сказал Олег. — Но явно не голова. Будь я поумнее, я бы там до сих пор сидел. Но я оказался подобрее, а не поумнее».

Мы прошли чуть дальше по распадку, а потом, раздвинув кусты, вышли к болоту.

Серый туман рассеялся, и тропинка вывела нас к тому месту. Мы оказались на узкой торфяной полоске, полуостровом вдававшейся в трясину. Маленькие прутики, воткнутые то там, то сям, намечали тропу. На макушках прутиков были видны белые тряпичные полоски, отмечающие путь.

Тропинка извивалась зигзагом от кочки к кочке, между затянутыми зеленью окнами, которые преградили бы путь всякому, кто был незнаком с этими местами. От гниющего камыша и покрытых илом водорослей над трясиной поднимались пузыри. Мы то и дело оступались, уходя по колено в темную зыбкую топь, мягкими кругами расходившуюся на поверхности. Вязкая жижа присасывалась к нашим ногам, и ее хватка была настолько сильна, что казалось, чья-то цепкая рука тянет нас в эти мерзостные глубины. На глаза нам попалось только одно-единственное доказательство, что не мы первые идем по этому опасному пути. На кочке, поросшей болотной травой, лежало что-то темное.

Это была сумка Атоса.

И тут раздался сдавленный стон.

Атос был прямо перед нами, и кто-то, схватив за ногу, тащил его в болото. Полоса взрытого торфа шла метра три, и видно было, как он боролся. Это был не я, эта мишень куда труднее. Против этого тупорыла «Макаровым» не отобьёшься.

Из чёрной торфяной жижи высунулась тупорылая голова без глаз.

Тупорыл покрутил головой и уставился в нашу сторону.

Мушкет стал тихо поднимать ствол, и уже было прицелился, как я сделал ему знак. Не надо было вмешиваться.

Теперь видно было, что Атос оступился, а этот зверь, ждавший кого-нибудь, может, день, а может быть, месяц, большим длинным щупальцем спеленал ему ноги. Судя по всему, как и остальные твари болот, он ориентировался в основном на мелкие вибрации, а не на обоняние и зрение.

Зрение в ядовитом тумане помогает мало, а уж про обоняние и говорить не приходится.

Голова чудовища снова повертелась и вдруг, булькнув, скрылась под водой.

Чудовище отдыхало, а потом, совершенно по-человечески вздохнув, потащило моего однокурсника к себе. Он уже перестал сопротивляться — видно, что от болевого шока: ноги его были в неестественном положении. Кажется, щупальце раздробило ему все кости.

И вот это щупальце подтянулось и наконец уволокло свою жертву под поверхность чёрной воды.

Забулькало, и до нас дошла волна гнилостного запаха с глубины.

Друг мой Атос был навеки погребен в самом сердце болота, которое, будто Гримпенская трясина, засосало его в свою бездонную глубину. А мы, два его однокурсника, будто Шерлок Холмс и доктор Ватсон наблюдали за пузырями на болоте. Я знал, впрочем, что в книге про страшную фосфорическую собаку гибель Степлтона не была описана, но я физически точно ощущал преемственность произошедшего.

Ничего не помогло моему другу — ни совершенный ускоренный, как сказали бы, «расшаренный» мозг, ни физическая форма, ни аккуратность. Глупо как-то вышло.

Человек, которого я считал самым близким, человек, бывший самым умным из всех, кого я знал, превратился в еду.

Он вошел в хвойный лес и сел на землю. Здесь пробивалась робкая ярко-зеленая первая трава. Штирлиц осторожно погладил землю рукой. Он долго сидел на земле и гладил ее руками. Он знал, на что идет, дав согласие вернуться в Берлин. Он имеет поэтому право долго сидеть на весенней холодной земле и гладить ее руками…