Серебряные фонтаны - Биверли Хьюздон

Письма Лео становились короче и короче – возможно, ему не нравился вкус химического карандаша, потому что одно, написанное чернилами, было длиннее других и явно из барака YMCA. Я недоумевала, почему он не пользуется их чернилами все время. Я, как и прежде, писала в определенный день недели, но ответы стали приходить по-разному – Лео объяснил, что пишет в зависимости от того, насколько он занят. Письмо, пришедшее в начале февраля, заканчивалось припиской: «Кстати, теперь я ношу по две нашивки на рукавах, поэтому пиши на конвертах – капралу Ворминстеру».

В следующий визит леди Бартон я рассказала ей об этом, и она одобрительно улыбнулась:

– Итак, кровь Ворминстеров дает себя знать – даже в солдатах.

Спускаясь по лестнице на пути домой, она кивала на портреты генералов и называла битвы, в которых те сражались.

– Войн, Бленхейм, Квебек, Саратога, Ватерлоо, – леди Бартон подошла к последнему грозному портрету: «Артур, шестой граф Ворминстерский». – Он был в Афганистане, один из немногих уцелевших, а затем ходил в Крым. Там он подхватил тиф, поэтому не возвращался сюда до 55-го года, но высадился на берег с намерением всыпать им всем – британскому высшему командованию, а не русским – и всыпал, по общему мнению. Нелегкий был человек, рявкал на всех, а больше всего – на бедняжку Элизабет. Боюсь, что Леонидас пошел в него.

– Лео, не рявкает – если только не рассердится! – возмутилась я.

– Как ты предана ему, дорогая – прямо как Элизабет. – Когда мы спустились в холл, она сказала: – Какая ужасная зима! Бедный Джордж, как бы я желала, чтобы он не возвращался на фронт, – ее лицо внезапно стало старым и увядшим.

Я накрыла ладонью ее руку.

– Я уверена, что у сэра Джорджа все будет хорошо, леди Бартон. Он так давно служит в армии, – я на мгновение задохнулась от запаха фиалок, затем мы услышали стук мотора подъехавшей машины и звук открываемой мистером Тимсом наружной двери.

Леди Бартон обернулась ко мне.

– Кстати, этим утром я получила телеграмму от Фрэнсиса. Он напрашивается к нам на несколько дней, пока будет в отпуске, и, полагаю, заедет и сюда. Естественно, ему захочется посмотреть на девочку, – ее глаза зорко впились в мое лицо, затем она добавила: – Мы не можем иметь все, чего нам хочется, дорогая – в этом мире. Ты ведь не забудешь об этом? Ну, до свидания, а будешь писать Лео – передай мои наилучшие пожелания.

Но даже под испытующими взглядами генералов в красных мундирах я не могла скрыть свое волнение, когда бежала назад по лестнице. Просто увидеть его, просто узнать, что он невредим – этого будет достаточно.

Фрэнк прибыл в Истон прямо перед вечерним чаем. Я сидела в своей гостиной с Розой, когда он вошел, розовощекий от холода и движения.

– Слава Богу, старина Джордж еще держит в конюшне одну-двух приличных лошадей, – усевшись на стул у камина, он протянул руки к огню. – Я скакал галопом всю дорогу сюда.

Я смотрела на Фрэнка, а он не сводил глаз с пляшущего пламени. Его лицо стало суше, нежность молодости уступила силе возмужания – навсегда исчез смеющийся юноша, бегавший со мною в парке. Меня забила дрожь, я спросила наудачу:

– Ты все еще общаешься с французами?

Фрэнк повернул лицо ко мне, и я увидела тонкие морщинки вокруг его голубых глаз.

– Неофициально. Теперь я снова на линии фронта, со старым батальоном. Правда, старого батальона больше нет, а с ним и многих хороших парней, – тут он заметил, что я дрожу. – Не смотри на меня так, Эми. Кому повезло, тому повезло, – он откинулся на стуле и протянул к огню свои глянцевые кожаные ботинки, огненные блики заиграли на кончиках стальных шпор. – А где Флора?

– Она скоро спустится к чаю. Послать за ней сейчас?

– Пожалуйста, Эми.

Весь чай Фрэнк любовался дочерью, а она буквально прилипла к нему. Роза спала рядом со мной на диване, а я сидела тихо, глядя на эти две белокурые головы, бывшие так близко друг от друга. Но как только поднос с чаем убрали, Фрэнк настоял:

– А теперь вам пора в детскую, юная леди.

Я позвонила, и Элен увела протестующую Флору. Едва за ними закрылась дверь, Фрэнк внезапно сказал:

– Я видел Аннабел по пути в Англию. Она была в бесформенной синей спецовке, ее великолепные волосы были запиханы под какой-то тюрбан, а прелестные руки покрыты отвратительной смазкой. Она копалась в моторе своей санитарной машины. Мы постояли и культурно поговорили о маховиках и свечах зажигания – не имею ни малейшего понятия, что это такое, я не инженер. Мы даже выпили вместе по чашке кофе в одном из богомерзких булонских кафе – когда Аннабел вытерла с себя смазку. Она погубила свои руки, просто погубила! – Фрэнк повысил голос, в котором слышался гнев. – Аннабел сказала мне, что пребывание во Франции заставило ее изменить взгляды. Она поняла, что жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на бесполезные сожаления, и поэтому решила простить меня.

– Я рада... очень рада, – прошептала я.

– Нет, Эми, ты не поняла. Ее прощение означает, что теперь она хочет предоставить мне свободу. Она уже переговорила со своим юристом о возбуждении бракоразводного процесса. Я, конечно, не могу отрицать супружескую неверность, но в своем заявлении она указала также и на жестокое обращение.

– Ты никогда не обращался с ней жестоко! – воскликнула я.

– Но так получилось, Эми, по иронии судьбы. Перенос венерической болезни от одного супруга к другому входит в юридическое определение жестокого обращения. И юристы правы – это самая большая жестокость, которую я мог причинить Аннабел. Мне нельзя это отрицать – и я не могу отрицать этого. – Фрэнк замолчал на мгновение. – Аннабел держалась вполне доброжелательно, сказала, что напишет мне, если меня не будет поблизости. Она даже повидалась со стариком – бог знает, как она это сумела, но сейчас, кажется, она сумеет все, что угодно. Она хотела получить его согласие на наш развод, чтобы, когда я женюсь снова, мой сын унаследовал титул и поместье Ворминстер. Он сказал ей, что его это не волнует, потому что он обещал маман, что признает меня наследником, и никогда не откажется от своего слова. А что касается Истона, то имение досталось ему от матери и он им распоряжается по своему усмотрению, поэтому ты с девочками будешь хорошо обеспечена.

Фрэнк взглянул на меня, его голубые глаза светились гневом и болью.

– Как все чертовски цивилизованы в наши дни! Все говорят об имениях, собственности, «добропорядочном поведении». Больше никто не говорит о любви и ненависти, вине и гневе, и тому подобном. Хладнокровные англичане – они заставляют меня чувствовать, до какой степени я француз. Мне хотелось схватить ее за покрытые спецовкой плечи, встряхнуть и закричать до небес о своей любви и страсти! Мне хотелось прокричать на весь мир о том, как я полюбил ее с первого взгляда! – голос Фрэнка упал. – Мир, может, и выслушал бы, но она бы не стала, – его лицо вздрагивало от боли и сожаления, его глаза безотрывно смотрели в мои. – И вот, вместо нее я рассказываю это тебе, моя верная маленькая Эми. Я помню вечер, когда впервые встретил ее – это было на балу в Донкастере. Я взглянул на ее блестящие темные волосы, сверкающие карие глаза, нежный отсвет ее улыбки – и мгновенно влюбился, еще не заговорив с ней. Я был там с Томом Верни, который тоже положил на нее глаз – он очень неохотно представил нас друг другу! А когда музыка заиграла снова, я пригласил ее танцевать, впервые заключив в объятия. Я был вне себя от волнения, и после этого уже не мог выкинуть ее из мыслей. Я не собирался жениться, пока не состарюсь и не поседею – мне слишком нравилась моя свобода, – но тогда я понял, что должен сделать решительный шаг, потому что мне была невыносима мысль о том, что я могу потерять ее.