Майский сон о счастье - Эдуард Русаков

Чем старше он становился, тем грубее и черствее делалась его душа, все более подчинявшаяся неодолимому напору эгоистических страстей и слепой похоти. И все чаще он обижал маму, был с ней холоден и небрежен, а когда, на закате своей жизни, мама тяжело заболела, он тяготился необходимостью ухода за ней, и она это чувствовала и страдала. Но – ни слова упрека не проронила… А какое постыдное облегчение он ощутил, когда мама наконец умерла!..

Вероятно, потому и решил он ее изобразить молодой и красивой, что именно такую, счастливую маму, он по-настоящему и любил своей детской, незамутненной любовью, а ее более поздний, пожилой образ стал бы для него невыносимым укором… Хоть сто тысяч раз повтори покаянное слово «Прости», вина твоя не уменьшится и стыд не ослабнет… Что ты можешь? Покажи ее молодой и красивой! Верни ей жизнь!..

Увлеченный работой, Митя не заметил, как возле него остановились двое смуглых мужчин – не то кавказцы, не то цыгане.

– Извини, дорогой, – деликатно кашлянув, нарушил молчание один из них, – я тебя встречаю уже не первый раз, и все у разных могил. Вижу, ты настоящий художник…

– Сейчас я любитель, – поправил его Митя, отрываясь от работы. – Настоящим художником был когда-то…

– Не спорь, дорогой, ты очень хороший художник, – возразил смуглолицый. – Мой младший брат тоже так считает. Скажи, Руслан?

Его спутник молча кивнул и цокнул языком, показал большой палец.

– Руслан тоже думает, что ты хороший художник, – улыбнулся старший брат. – А почему ты на разных могилах рисуешь? По заказу, да?

– Для души, – сказал Митя, – для собственного удовольствия. И потом, я же не могилы рисую – а живых людей.

– Живых?

– Ну да. Тех, кто были когда-то живы. Кто живет в моей памяти, в моей душе… Для себя – понимаете?

– А-а… понимаю, – кивнув, уважительно сказал старший брат. – И другого интереса нету?

– Нет, – усмехнулся Митя. – А вы, небось, местная мафия? Контролируете кладбище? Хотите с меня дань сорвать? Так ведь то, чем я занимаюсь, не бизнес, а хобби…

– Какой бизнес, дорогой! Какая мафия? Зачем так плохо о людях думаешь? Ты думаешь, если мы чеченцы, значит – бандиты?

– Нет, что вы… – смутился Митя.

– Мы такие же люди, как ты. Ты сказал, что рисуешь для души, и я тебя понял. Я верю тебе! Верь и ты мне. Скажи – что это за женщина на картине?

– Моя мама… Когда молодая была. Умерла-то она старенькая, но мне захотелось…

– Ни слова, брат! – И смуглолицый прижал палец к губам. – Я все понял. Мама – это святое. Слушай… а ты, я смотрю, хороший человек…

– Нет, – покачал головой Митя, – ничего во мне нет хорошего. Я человек пропащий.

– Да-а? – Тот внимательно посмотрел на Митю, потом на картину, потом на своего младшего брата. – Эх, Русланчик, говорил я тебе утром, что у меня хорошее предчувствие? Скажи – говорил?

Младший брат кивнул.

– Вот – сбывается мое хорошее предчувствие! – торжественно заявил старший брат. Потом обратился к Мите: – Слушай, дорогой… огромная к тебе просьба – нарисуй нашего отца! Он недавно умер, мы с братом как раз идем с мусульманского кладбища, от его могилы… Нарисуй нам его как живого!

Но, извините… – растерялся Митя. – Я же не видел никогда вашего отца… А рисую я только тех, кого знал, кого видел…

– У нас есть его фотографии! – воскликнул старший брат. – Целый альбом цветных фотографий! Ты посмотришь – и все про него поймешь!

– А разве ислам допускает изображения людей?

– Э-э, дорогой… разве это – твоя забота? Нарисуй нам отца… на колени перед тобой встану! И брат встанет… Руслан – на колени!

Младший брат послушно опустился на колени. Старший брат бухнулся рядом с ним.

– Не встанем, пока не согласишься! – заявил старший. – Нарисуешь отца, как живого – озолочу! Заплачу, сколько скажешь!

– Да мне много не надо…

– А мало я не дам! – не вставая с колен, продолжал старший. – За любимого отца – ничего не пожалею. Ты хороший художник, и человек хороший – по тебе сразу видно. И не спорь, не спорь! Соглашайся, брат!

– Ну, ладно… – пожал плечами Митя. – Только вы встаньте, зачем же брюки марать. Принесете мне альбом с фотографиями, и я попробую…

– Чтобы – как твоя мама! Слышишь? Чтобы – как живой! Он ведь очень веселый был, наш отец! Как он пел, как плясал! – восторженно говорил старший брат, а младший лишь цокал языком да подмигивал. – Настоящий был горец! Джигит! Ничего не боялся! В Сибирь его давно сослали, нас с Русланом еще на свете не было… Он нам про нашу родину много рассказывал… А как он переживал, когда в Грозном война началась!.. Все хотел вернуться, да мы уговорили, чтобы не ехал… Из-за этой войны он и умер – сердце не выдержало. Там его брат с сестрой погибли, и мама его, наша бабушка, тоже там умерла… А он – здесь, на наших руках… Я тебя не обижу, художник! И друзьям расскажу – какой ты хороший… Слушай, слушай! У тебя клиентура появится, к тебе люди будут в очередь становиться, записываться… Понял меня? Скоро все захотят, чтобы ты их родителей рисовал! Вот увидишь! Весь город тебя полюбит! Вся Сибирь! Вся Россия!

– Ну, это, конечно, фантастика, – фыркнул Митя. – Я не Шилов, не Глазунов…

– Ты – лучше! Ты – мастер! Ты сам себе цену еще не знаешь, а я тебя вижу насквозь. Твое будущее – у меня на ладони. У меня глаз орла, клянусь Аллахом. Если я сказал, так и будет. Скажи, Руслан?

Руслан молча кивнул и показал большой палец.

– Ах, какой сегодня день замечательный, – старший брат даже зажмурился от удовольствия. – Нам сегодня всем крупно повезло… а уж как тебе, дорогой, скоро повезет – у меня и слов нет, чтобы описать.

– Шутите, небось?

– Какие шутки, дорогой? Запомни этот день! Через год вспомнишь – и скажешь, что я был прав! А сейчас мы с Русланом пойдем, у ворот мой джип, ты не уходи пока, мы скоро вернемся – и я дам тебе фотографии нашего отца. И аванс дам. Задаток! А уж ты постарайся, дорогой.

– Я попробую…

– Чтобы – как живой!

В двух больших залах художественного музея открылась в конце июля персональная выставка живописи Дмитрия Воропаева «Светлые аллеи». В основном это были портреты и несколько пейзажей. На портретах были изображены преимущественно близкие художнику люди, покинувшие этот мир.

Всех особенно притягивал к себе «Портрет мамы», где из желтой рамы, словно из распахнутой двери, готова была выйти наружу молодая красивая женщина с букетом полевых цветов, озаряющая весь зал своей улыбкой. Тут же висели и портреты бородатого Валеры Князева с гитарой, и летящие словно птицы Альберт с младенцем Саней, и сидящий верхом на вздыбленном гнедом коне старый чеченец, и многие другие персонажи бесконечной трагикомедии под названием «Жизнь», которые казались куда более живыми, чем посетители выставки, переходящие от картины к картине словно призраки, словно тени самих себя, потерявшихся или потерянных кем-то, когда-то, где-то…