Сулла - Евгений Смыков

Первой реакцией на агрессию Митридата, стремившегося выставить себя обиженной стороной, было посольство к римским представителям. Пелопид, глава этого посольства, в своей речи напоминал римлянам о старинной дружбе и союзе Понта с Римом и просил обуздать Никомеда. После препирательств Пелопида с представителями Никомеда римские послы вынесли свое решение: «Мы бы не хотели, чтобы и Митридат претерпел чтолибо неприятное от Никомеда, но мы не потерпим, чтобы против Никомеда была начата война: мы считаем, что не в интересах римлян, чтобы Никомед претерпел ущерб». Не давая Пелопиду вступить в дальнейшую дискуссию, они выставили его из совета (Аппиан. Митридатика. 12–14).

Тогда Митридат, совершив вторжение в Каппадокию, вновь изгнал оттуда Ариобарзана, посадил на трон собственного сына и отправил Пелопида к римским послам с оправданием своих действий. На этот раз понтийский посол укорял Аквилия и его товарищей тем, что они натравливают на Митридата Никомеда и Ариобарзана, обещал, что Митридат подаст жалобу на их действия в сенат и расписывал, сколь велики силы царя. В результате Пелопиду приказали больше не являться в римский лагерь и под конвоем отправили восвояси (Аппиан. Митридатика. 15–16).

Это было равносильно объявлению войны, и стороны немедленно начали к ней готовиться. Согласно Аппиану, они собрали огромные армии: у Митридата только своих войск было 250 тысяч пехоты и 40 тысяч всадников да еще 130 боевых колесниц и флот из 400 кораблей. Три римских полководца — Маний Аквилий, Луций Кассий и Квинт Оппий — имели примерно по 40 тысяч пехотинцев и по 4 тысячи всадников (Митридатика. 17. 59–63). Маний Аквилий, расположившись в долине реки Сангария, прикрывал самый удобный путь для вторжения в Вифинию, Кассий приготовился двинуться из Фригии через Галатию в центральный Понт, Оппий защищал границы Каппадокии.[893]

Первая встреча войск Митридата с армией Никомеда произошла на равнине у реки Амнейона. Вифинцы потерпели сокрушительное поражение — большая часть их войска погибла, были захвачены много пленных и лагерь Никомеда с большими запасами денег (Аппиан. Митридатика. 18). Всех пленных Митридат отпустил по домам, снабдив их деньгами на дорогу; тем самым были заложены основы политики, которая должна была склонить на его сторону сердца местного населения.

Затем очередь дошла и до римских войск. В сражении при Пахии полководцы Митридата Неоптолем и Нееман наголову разбили отряд Мания Аквилия. Сам он с уцелевшими воинами бежал в Пер гам, а оттуда в Митилену, что на Лесбосе. Проконсул Азии Гай Кассий, набравший войско в значительной мере из местных жителей, понял, что туземцы отнюдь не стремятся воевать с Митридатом, и распустил их, а сам с римскими солдатами отступил в Апамею. Понтийский царь осадил Лаодикею, где укрылся римский военачальник Квинт Оппий, и предложил горожанам выдать его. Лаодикейцы так и сделали, наемники же Оппия ушли из города. Издеваясь над Оппием, царь велел его ликторам идти впереди, словно тот продолжал оставаться римским должностным лицом, однако других неприятностей с римлянином не случилось. Иная судьба постигла Мания Аквилия, подстрекавшего малоазийских царьков к агрессии против понтийского монарха: Митридат приказал водить Аквилия по городам своего царства и стегать его кнутом, заставляя при этом выкрикивать свое имя и ранг. В Пергаме это мрачное путешествие закончилось — Аквилию влили в глотку расплавленное золото, словно удовлетворяя страсть римлян к чужим богатствам (Аппиан. Митридатика. 19–21).[894]

Прежде чем вторгнуться на территорию римской провинции Азия, Митридат, кроме военных приготовлений, осуществлял еще и подготовку пропагандистскую. Юстин передает содержание речи, с которой он обратился к своим воинам на сходе перед началом кампании. Конечно, трудно представить, чтобы ее слушали десятки тысяч воинов одновременно, но поверим нашему автору на слово, тем более что речь отражает вполне реальные мотивы Митридатовой пропаганды. Прежде всего надлежало развеять миф о непобедимости римлян — и Митридат обращается к примерам из далекого и близкого прошлого. Разве римляне не были трижды побеждены Пирром? Разве не вел Ганнибал в Италии войну на протяжении шестнадцати лет? И разве те солдаты, к которым он сейчас обращается с речью, не нанесли поражения Аквилию? Далее, ситуация сейчас складывается для войны благоприятно: римляне заняты другими войнами и внутренними раздорами, и надо пользоваться удобным моментом, поскольку вопрос стоит о том, кто лучше сможет этим моментом воспользоваться. Ведь римляне, в сущности, уже начали войну — он во всем оказывал им повиновение, а они с каждым днем вели себя все более и более жестко. Вообще, римляне преследуют царей не за их поступки, а за их силу и могущество; они «взяли себе за правило — ненавидеть всех царей, очевидно, потому, что у них были такие цари, от одного имени которых они краснеют». У римского народа душа волчья, вечно голодная, жадная до крови, власти и богатств; римские цари — просто «скопище бродяг»; и если римляне создали свою державу с помощью жестокости и несправедливостей (чему посвящена вся речь), то он, Митридат, единственный из всех царей владеет не только отцовским, но и чужестранными царствами, приобретенными при помощи наследования и благодаря его чрезвычайной щедрости (Юстин. XXXVIII. 4–7).

Воодушевив своих воинов такой речью, завершает свой рассказ об этом выступлении царя Юстин, Митридат начал войну против Рима (XXXVIII. 8. 1). Точнее, наверное, было бы сказать не «войну», а триумфальное шествие, поскольку сопротивления ему на первых порах не оказывал почти никто. Да и какое может быть сопротивление — азиатским эллинам явилось сошедшее на землю божество, сам Дионис, новое воплощение Александра Великого! Люди рассказывали о нем чудеса: о рождении Митридата возвещали знамения, предрекая ему будущее величие; в течение семидесяти дней в небе была видна комета, занимавшая четвертую часть неба и пылавшая ярким огнем, затмевая солнце. В его детскую колыбельку ударила молния и сожгла его пеленки, не оставив на теле младенца никакого следа, кроме шрама на лбу (Плутарх. Застольные беседы. 624а). В ранние годы он был гоним своими опекунами, измышлявшими против него разного рода коварства, которые Митридат счастливо избежал (Юстин. XXXVII. 2. 1–5). В зрелом возрасте молния ударила в его личные покои и сожгла только стрелы в колчане царя, не коснувшись его самого (Плутарх. Застольные беседы. 624Ь). Все эти биографические подробности явно указывают на связь Митридата с образом Диониса, которого точно так же не тронули молнии Зевса, испепелившие его мать Семелу, а затем, прежде чем он был принят в число олимпийцев, преследовала своими кознями Гера. Подобно Дионису, Митридат в молодости много странствовал, «бродил по лесам, ночевал в разных местах на горах, так что никто не знал, где он находится» (Юстин. XXXVII. 2. 8), причем инкогнито обошел всю Азию и Вифинию и вернулся в свое царство, когда все уже считали его погибшим. Даже выпить этот необыкновенный правитель мог больше других людей: «Он вообще в питье превосходил всех своих современников, за что и получил прозвище Дионис» (Плутарх. Застольные беседы. 624а).