Исповедь чекиста. Тайная война спецслужб СССР и США - Фёдор Жорин

Герой финской кампании генерал Кульнев, говоривший о себе: «Я не сплю и не отдыхаю, чтобы армия спала и отдыхала», — однажды в беседе со своим офицером прекрасно раскрыл, в чем состоит доблесть начальников. Он сказал: «Если б у вас осталось только два человека, то честь ваша состоит в том, чтобы иметь неприятеля всегда на глазах и всегда уведомлять меня. Старайтесь отстаивать пункт, который Вы защищаете, до самого нельзя; к ретираде всегда есть время, к победе — редко».

Когда в швейцарском походе отряд русских войск па виду у противника в нерешительности начал топтаться возле крутого обрыва у селения Урзерн, Милорадович крикнул: «Посмотрите, как возьмут в плен Вашего генерала. Неужели Вы его не защитите?»

С этими возгласами он под картечью противника, не оглядываясь, бросился вниз. Наэлектризованные солдаты, забыв об опасности, ринулись вслед за своим любимым начальником и построились на равнине, не обращая внимания на неприятельский огонь и не сводя глаз с Милорадовича.

Скромный Дохтуров, прикованный болезнью к койке, находит в себе силы помчаться на защиту Смоленска, говоря: «Лучше умирать под ядрами, чем на постели».

На предложение французского парламентера капитулировать, Каменский, несмотря на безнадежное положение его отряда, с гневом отвечает: «Вы видите на мне мундир русского офицера и осмеливаетесь предлагать сдачу? Вон!»

В 1809 году молодой полковник Воронцов получил в командование Нарвский мушкетерский полк. Одаренный офицер, с ясным военным мышлением, воспитанный на культе Суворова, он превратил свой полк в прекрасный боевой инструмент. Вступая в новую должность и прощаясь с однополчанами, Воронцов оставил им как боевое завещание «Наставление господам офицерам Нарвского пехотного полка в день сражения».

Остановимся на этом наставлении. В его первой части трактуются тактические правила, которым необходимо следовать офицеру, а во второй речь идет главным образом о моральных принципах командного состава.

«Наш полк всегда славился отличными и храбрыми офицерами, не говоря еще в прежние до войны в последней Турецкой во все время под Измаилом, потом под Базарджиком, под Варною, под Шумлою, во все разы под Батином 16 и 26 чисел — словом, везде, где полк не видал неприятеля, офицеры всегда вели всех нижних чинов по пути славы. Теперь, более чем когда-нибудь, нужно, чтобы они доказали, сколь репутация их справедлива и что ежели дух храбрости есть отличительный знак всего русского народа, то в офицерстве оный соединен с святейшим долгом показать прочим всегда первый пример как неустрашимости, в трудах и повиновения начальству. Запрещать наистрожайше, чтобы никто из офицеров или солдат никогда не осмелился сказать что-нибудь такое, которое могло бы устрашить или удивить своих товарищей. Надобно стараться видеть неприятеля, какой есть, хотя он и силен, хотя он был проворен и смел, но русские люди всегда были и будут гораздо храбрее, новозаведенная наша картечь в близкой дистанции тысячу раз лучше его пуль; про штыки же и не говорю, еще никогда против русских штыков никто не удержался.

В прошедшую войну во многих полках была пагубная и престыдная привычка кричать, что отрезаны. Часто никто и не думал заходить вправо и влево, а фронт от сего проклятого крика приходил в смятение. За такой проступок нет довольно сильного наказания.

Храбрые люди никогда отрезаны быть не могут; куда бы ни зашел неприятель, туда и поворотятся грудью. Иди на него и разбей. Ежели неприятель был силен, то ежели он частью заходит к нам во фланг, он разделяет свои силы и тем становится слабее; ежели же он и прежде был слаб и хочет только испугать захождением, то он пропал, как скоро него пойдут в штыки.

Теперь по уложению тот, кто причинит смятение во фронте, наказан будет как изменник.

Офицера, который громко скажет «нас отрезывают», в тот же день, по крайней мере, надобно выгнать из полка. Вообще, духу смелости и отваги надобно непременно прибавить ту твердость в продолжительных опасностях и непоколебимость, которая есть печать человека, рожденного для воина. Сия — то твердость, сие упрямство всюду заслужат и приобретут победу!»

«В некоторых полках есть постыдное заведение, что офицеры и ротные командиры в спокойное время строги и взыскательны, а в войне слабы и в команде своих подчиненных нерешительны. Ничего нет хуже таковых офицеров; они могут казаться хорошими на парадах, на учениях, но не для настоящей службы их в полку; в деле против неприятеля солдат должен в той же пропорции больше бояться провиниться перед своим начальником, сколько вина его в таковом случае важнее тех, которые случаются на учении, а чем офицер был в спокойное время справедлив и ласков, тем больше в войне подчиненные будут стараться оправдать сии поступки и в глазах его один перед другим отличается».

«Господам офицерам, особливо ротным командирам, в сражении крепко и прилежно замечать, кто из нижних чинов больше отличается храбростью, духом твердости и порядка, таковых до и есть высшего начальника скорее производить в чины, ибо корпус офицеров всегда выигрывает получением настоящего храброго офицера, из какого бы он рода не был.

Всякий унтер-офицер и всякий солдат да будет уверен, что за действительное перед прочими отличие и заслугу в трудном положении, как-то: за удержание бегущих и обращения их на неприятеля, за умение сохранить в команде своей настоящий дух твердости и бодрости в самой большой опасности, он будет произведен и тем самым откроет себе дорогу к чинам и почестям».

«Офицера дурного и распутного поведения в полку терпеть не должно… Офицер должен чувствовать в полной мере важность звания своего и что от него зависят поступки и поведение ею подчиненных во время сражения. Когда офицер сумел приобрести доверенность своих солдат, то в деле каждое слово его будет свято исполнено и от него никогда люди не отстанут; тех из нижних чинов, которые оказались бы боязливыми и непослушными, должны тут же удержать строгостью. Между же самих офицеров смею напомнить об неустрашимых качествах, ибо у нас, слава Богу, такой дух всегда был, что тех, коих только подозревали, что меньше прочих имеют охоты драться с неприятелем, в полку уже не терпели».

В 20-х годах XIX в. в Гвардейском Семеновском полку произошло знаменательное событие. Оно стало известно всему русскому офицерству и еще резче провело грань между командирами-воспитателями, воодушевленными честью своего звания, и ограниченными тупицами, бездушными карьеристами, видевшими в службе источник личных выгод, а не святое патриотическое призвание.

Осенью 1820 года командиром Семеновского полка был назначен полковник Шварц. Питомец гатчинской системы, он отличался бессмысленной жестокостью в обращении не только с солдатами, но и с офицерами. Абсурдность его приказаний явно шла в ущерб службе и сбивала с толку подчиненных. Боевую учебу Шварц заменял никчемными перестроениями. Он оскорблял офицеров и нещадно избивал солдат. Однажды, заметив несущественное упущение рядового Бойченко, полковник Шварц плюнул ему в лицо, потом взял его за руку и, проведя по фронту первой шеренги, приказал рядовым плевать на Бойченко.

В тот же день он избил несколько рядовых, имевших знаки отличия военного ордена — Георгиевский кавалер. Вечером первая рота полка, так называемая «государева рота», построившись на вечернюю перекличку, просила у своего командира капитана Кашкарева заступничества. Это стало известно Шварцу, высшему начальству, и вся рота в составе 167 человек была ночью отправлена в Петропавловскую крепость. Остальные роты полка, выйдя утром на плац, стояли толпой. На приказ командующего гвардейским корпусом Васильчикова построиться солдаты, снимая фуражки, отвечали, они готовы перенести всяческие наказания, какие будет угодно начальству, но терпеть притеснения полковника Шварца не в состоянии, ровно не могут построиться, так как «государева рота» под арестом и пристроиться не к кому. И полк при всех офицерах находится вместе со своею первой ротой.