Охотник на шпионов - Владислав Морозов

Еще один участник попойки, захваченный живьем, сидел на полу, связанный по рукам и ногам и с кляпом во рту. Я честно постарался уловить в нем хоть какие-то общие с младшим командиром Игнатовым (как-никак предполагаемый родственник, аж сводный брат!) черты, но таковых, как ни старался, не обнаружил – вот что значит разные мамки! Неизвестный был чуть выше ростом и явно вдвое старше будущего академика, а его довольно противная физиономия хорошо соответствовала старой ментовской формулировке «особых примет нет». Жидкие волосы на его голове сохранились в основном на затылке и за ушами. Единственное, что отличало одежду пленного от покойных собутыльников, был толстый темно-серый свитер грубой домашней вязки с воротом под самое горло, а вот штаны и обувь были столь же полувоенными.

– А остальные где? – спросил я у Смирнова.

– Наверное, уехали. Постели убраны довольно давно. Кстати, в соседней комнате есть еще пять коек, но на них нет даже свернутых матрацев. Видимо, резервные, на всякий случай. Но работающий НИК и еще несколько человек точно находятся в соседнем доме. Похоже, прибор был включен на минимальный радиус, и им всем крупно повезло. Ну а нашего Соколова, судя по всему, держат в подвале соседнего дома.

– Ладно, это я понял. Как говорит товарищ Сталин: проблемы надо решать по мере их поступления. Соколовым займетесь чуть позже, все равно он уже никуда не денется. Сначала давайте допросим этот «божий дар». Подними его и вынь кляп.

Взяв пленного за связанные за спиной руки, Кузнецов приподнял этот наш пока еще живой (но это было явно ненадолго) трофей и посадил на ближний ко мне табурет.

Пока я клал на край стола автомат и шапку, Кузнецов освободил рот пленного от кляпа.

– You will answer for it! I am the Kings subjekt! – просипел, дыша на меня не перегоревшим алкоголем, этот олух царя небесного, намекая на то, что, поскольку он подданный его величества, мы непременно за это ответим.

– Не звизди, ты, galis или, как говорят ваши белофинские подстилки, kurpa моржовый! Что ты тот еще «субъект», я понял, но не надо здесь передо мной изображать из себя природного бритта, шпротолов ты штопаный, – сказал я, и, присаживаясь на заботливо придвинутый Смирновым табурет, продолжил: – И давай не будем зря тратить время друг друга и пороть разную чушь! Я прекрасно знаю, кто ты такой. Ты – Владимир, Вольдемар или, если угодно, Вольдемарас Карлис Ийскюль. И только не вздумай врать мне, что ты по-русски вообще ни бельмеса не понимаешь, поскольку, лет этак двадцать назад ты еще был не кем иным, как императорским или, если тебе так больше нравится, керенским гардемарином Российского флота! Или будешь это отрицать? Как и то, что твоего настоящего отца зовут Парамон Петрович Игнатов, и он кавалер ордена боевого Красного Знамени, красвоенмор, большевик и преподаватель Ленинградского Высшего военно-морского инженерного, ордена Ленина училища имени Феликса Эдмундовича Дзержинского?

Далее произошло примерно то, что в «Ревизоре» Н. В. Гоголя деликатно названо «немой сценой». Честное слово, я никогда не видел, чтобы человек столь быстро покраснел, потом побелел, а потом обильно вспотел, одновременно стремительно трезвея. При этом из его мгновенно выпучившихся глаз вместе с опьянением улетучилась и вся прежняя уверенность. Было такое чувство, что мы с ним не беседуем задушевно, сидя словно попугаи на табуретах в этом кулацком гнездышке посреди засыпанных снегом черных лесов и неизвестных озер, а я держу его за грудки, стоя на самом краю крыши какой-нибудь, скажем, девятиэтажки. Причем «пациент» искренне верит, что я в любой момент могу отпустить его полетать. А еще в его глазах на миг мелькнуло что-то такое, профессионально-самооценивающее: похоже, клиент тщетно пытался сообразить, где же это он столь кардинально накосячил по жизни и когда именно…

– Какого… Это невозможно… Этого обо мне не знает, да и не может знать вообще никто… – промямлил пленный. По-русски он, кстати, говорил вполне чисто, но с небольшим прибалтийским акцентом (который в позднем СССР некоторые идиоты и особенно, идиотки почему-то считали «пикантным») в стиле Ивара Калныньша.

– Хорош удивляться, – одернул я его. – Ты чего думал? Что если врешь напропалую своим хозяевам в анкетах насчет соцпроисхождения и прочего, сможешь легко соскочить с карающего конца милой Родины? Но при этом ты забыл, что в России ничего не прощают и ничего не забывают, особенно таким, как ты. Ну так что, гражданин мазурик, будем признаваться или Ваньку валять?

– Х-хм… Давно не слышал это имя… – сказал пленный мрачно, давая понять, что валять Ваньку он все-таки не настроен. – Хотя да, меня можно называть и так, Вольдемарас Ийскюль. Хотя вообще-то сейчас меня зовут Уильям Янсен, и у меня британский паспорт.

– Да хоть панамский, для меня это, поверь, совершенно однохренственно. Тем более, как ты ни назовись, так и останешься чухонским белогвардейцем и предателем Родины.

– Что вы такое несете? Какой Родины?

– Ну, как минимум – Российской Империи, или тебе этого мало?

– Тоже мне преступление – самовольный уход со службы в несуществующем военном флоте столь же несуществующей страны… Кстати, а как вы вообще узнали о том, как меня звали раньше, и про все прочее? Насколько я помню, в моем личном деле подобных сведений нет!

– Поверь мне, это совсем несложно. И в Москве те, кому положено, знают о таких, как ты, и конкретно о тебе буквально все. Или вы там у себя, в Лондоне, думаете, что одни вы такие умные, а в Главном разведывательном управлении рабоче-крестьянской Красной армии сидят сплошь дураки? Вы, ребята, что, всерьез рассчитывали что вашими здешними играми не заинтересуются советские разведка и контрразведка? Сам-то ты, поди, из МИ‐6? Secret Intelligence Service? Небось пресловутое 2-е управление, которое работает по направлению СССР – Скандинавия или 9-е, антикоминтерновское управление?

Во время этой реплики у и без того прямо-таки морально раздавленного гражданина Ийскюля открылся рот. Как я понял, совершенно непроизвольно. Видимо он пытался понять, что же это за такая страшная и всезнающая организация, именуемая НКВД, или, как ее тогда все еще именовали по привычке империалисты всех мастей от Канады до Японии – ГПУ.

Ах, как же хорошо и полезно там, у нас, в будущем, читать переводные книжки с детективным сюжетом и смотреть фильмы про похождения Джеймса Бонда! По крайней мере, благодаря этому в нашем времени практически каждый дурак прекрасно знает, что английская МИ‐6 это стратегическая разведка, а МИ‐5 – наоборот, контрразведка. А вот в 1940 году подобная информация, как я понял, составляла страшную государственную тайну Британской империи.

– Чего же ты онемел, подданный трефового короля? – прервал я возникшее молчание. Мои ушибленные выстрелом в упор ребра уже не болели, а лишь саднили, и это не могло не радовать.

– Н-да… – выдавил из себя пленный. – Похоже, мы действительно чего-то не учли или упустили…

– В точку, товарищ. Тут у вас одна сплошная недоработка. И где остальные ваши?

– Все здесь. Еще четверо уехали с ранеными накануне. А один на озере…