Найти себя - Валерий Елманов

Рассудком воевать с любовью – безрассудно.

Чтоб сладить с божеством, потребно божество[87].

Кто там мне противодействует? Амур? А если мы из соперника попытаемся сотворить союзника?

Включенный в заговор Игнашка Косой – точнее, ныне уже Князь, хотя имя с кличкой явно не согласовывалось, но пусть будет,– криво ухмыляясь, как-то притащил на подворье девку, выглядевшую, по словам Ахмедки, целый час после лицезрения ее прелестей цокавшего языком, подлинной Айбаку[88].

На самом деле звали ее Любавой – весьма подходящее имя, если учитывать ее профессию. Девка при себе имела все требуемое для предстоящего соблазнения и даже, согласно моему спецзаказу, сделанному с учетом пышнотелости Ксении, изрядно сверх необходимого. Даже мне чего-то захотелось при взгляде на ее могучий бюст и пышные бедра, очертания которых благодаря тесноватому сарафану были хорошо заметны.

Но... друг в первую очередь.

Дабы она, чего доброго, не перепутала клиентов, сориентировавшись на мой взгляд, я во время беседы старался на нее не смотреть, изображая занятого человека и старательно ковыряясь в часах – уже в четвертый раз собрать пока не получалось. Уговор, который я заключил с Любавой, состоял в том, что за неделю она завоевывает симпатию Квентина, затем возбуждает в нем страсть, ну а там и утягивает его в постель. ЗАГС, то бишь венчание в церкви – на ее усмотрение.

Деньга ей была обещана знатная, аж сто рублей – скупиться в таких вещах нельзя. Судя по алчно загоревшимся зеленым глазищам Любавы, стараться она будет от всей души. Еще бы. Не думаю, что она заработала бы столько же за год стояния на Пожаре с кольцом во рту[89], даже если бы имела неслыханный успех и популярность у клиентов.

Помимо денег я максимально облегчил ей работу, подробно и тщательно рассказав о характере Квентина, чего он любит и чего нет, как с ним желательно обращаться, вплоть до того, с чего начинать.

Чуток поулыбайся для затравки,

Потом вверни чего-нибудь из Кафки,

Потом поплачь над собственной судьбой,

И все произойдет само собой[90].

Трудилась девка и впрямь на совесть, однако результат оказался плачевный и выбить клин клином не удалось. Квентин ее даже не замечал.

Вообще.

Разве лишь когда она, проходя мимо, как бы невзначай задевала его своим упругим горячим боком или, обслуживая за столом, ненароком прижималась к нему тугой, налитой грудью. Только в этих случаях Дуглас поднимал на нее глаза и вежливо извинялся за причиненное неудобство.

Пыталась она действовать и напрямую, то есть зайти к нему ночью в опочивальню и... Но и тут вышел конфуз. Квентин вначале решил, что девка все перепутала, а потом просто вытурил ее, причем без малейших колебаний.

– Можа, ему мальца надоть, а не меня? – угрюмо поинтересовалась красавица через неделю.

– Да не в том дело. Любит он,– пояснил я.

– А тебе, княже, отвадить его хотца? – догадалась девка.

– Ну пусть не совсем, но хотя бы поумерить пыл,– пояснил я.

– Ишь ты какой,– усмехнулась девка.– Сразу видать, что из иных земель к нам прикатил. Говоря-то у тебя, почитай, нашенская, а нутро-то иное.– Не успел я возмутиться, как она пояснила: – Неведомо тебе, что любовь куда как проще вовсе умертвить, чем умерить, а для того тебе не ко мне, к бабкам надо. Они тебе вмиг «отсуху» смастерят. А то я, эвон, ажно в расстройство вся пришла – помыслила, будто так подурнела, что уж и не надобна никому.

– Да что ты! – успокоил я ее.– У тебя все о-го-го-го! У меня самого аж слюнки текли, когда я на тебя любовался.

– Ох, не верится чтой-то,– лукаво заметила она, наваливаясь на стол пышной грудью, и передразнила: – Не видать, чтоб ты на меня о-го-го.

– А ты проверь,– посоветовал я.

– Я на дело скорая,– предупредила она.– Могу нынче же в твою опочивальню заглянуть.

– Вот как раз по ночам я совершенно свободен,– в тон ей ответил я.

После этого где-то через неделю она заявила мне утром:

– Прощевай, княже. Ухожу я от тебя.

– Что так? – удивился я, пытаясь ее приобнять.– Или не понравилось что-то?

– Тут скорее иное – с лихвой понравилось,– горько заметила Любава, ловко выскальзывая из моих объятий.– Опаска с тобой берет, княже,– пояснила она откровенно.– Еще чуток, и погибла моя душенька. И без того, яко ты дланями по телу проводишь, на меня истома нападает. Не к добру оно, чую. Душа-то у тебя ровно пеплом покрыта, и поняла я – не моему саженцу там взрасти. Потому и помыслила: лучше сразу от греха уйти, покамест огонек у меня к тебе не больно-то разгорелся. Авось со временем и сам погаснет. Прощевай да не поминай лихом.

И в то же утро исчезла с подворья.

«Ну что ж, может, оно и к лучшему»,– подумалось мне, но больше пожалел о том, что ее подсказка насчет отсухи не сработала, а ведь я так поначалу загорелся, благо что и идти никуда не надо – у меня ж Марья Петровна под боком.

Но ключница возвращаться к своему прежнему колдовскому ремеслу не захотела. Точнее, что до травок и корешков для отваров и прочих снадобий – тут как раз полный порядок. Просторный терем позволял выделить в ее полное распоряжение сразу две комнаты. В одной она жила и спала, а дальнюю превратила в склад для надобностей.

«Чтоб ежели что, так я завсегда»,– как пояснила она мне.

Однако на мою просьбу Марья Петровна отреагировала бурно и нервно, заявив, что эдаким богопротивным делом она зареклась заниматься «ишшо с тех самых пор», и потому на небесах ей нипочем не простят, ежели она «сызнова учнет чудить».

– А бога Авось вызывать небеса простят? – хмуро полюбопытствовал я.

– То ж бог! – изумленно всплеснула она руками.– Он, чай, и сам на небесах проживает. Да и кому от того худо стало? Эвон, какого мальца от голодной смертушки спасли,– напомнила Марья Петровна про Алеху,– да и сами живы остались – куда как славно. А просимому тобой иные хозяева. Они все больше в темноте живут, во мраке. Молодая была, не понимала, а теперь нипочем отваживать любовь не займусь. Будя! – И уже вдогон мне проницательно заметила: – Да к иным прочим не удумай ходить – либо обманут, либо... убьешь его. Памятаю я, из чего зелье оное варят. Крепки те корешки, тяжела травка. Их токмо в полном здравии выдержать можно, да и то не столь долго – от силы с десяток лет, ну пущай полтора. Вона царь-батюшка Иоанн Васильевич на что дюж был, ан и он чрез дюжину годков свалился. А ежели сердчишко и без того никуда, тута лета одного за глаза хватит, и все.