Большая игра. Книга 2 - Михаил Беляев

Перед ней лежал ещё один человек — скорее всего, муж, всё его тело было буквально залито кровью и чем-то оранжевым, на коже запеклись ожоги и виднелись рваные раны. Не смог спасти… Переполненная горем мать рыдала, хрипло и отчаянно, и сбивчиво, торопливо выкрикивала что-то на армянском.

Рин не знала, что она говорит, но ей это и не было нужно — мать, прижимавшая к груди своего убитого ребёнка, возносила к небесам самое страшное, самое чудовищное и неистребимое проклятие, на какое только был способен человек. От него не могло быть спасения, и ни один святой не уберег бы преступника, которого постигнет это жуткое послание, идущее из самых глубин человеческого естества. Кровь ретранслятора кипела от бессильной ярости, и столь же сильно было её горе, сколь сильно было горе и проклятие матери, потерявшей самый смысл своей жизни.

А они шли дальше, вглубь деревни, где сильнее всего полыхало пламя — даже спустя двенадцать часов горели дома и деревья, некогда увешанные сочными, спелыми плодами. Мимо промчалась, разрывая воздух воем сирены, машина «скорой помощи», за ней — ещё два автомобиля.

С дальнего конца улицы несколько человек уже вытаскивали из развалин на старом, грязном ковре очередного раненого — с кончика ковра на землю частыми каплями сочилась кровь. Проходя мимо очередного двора, Рин посмотрела внутрь — возле уцелевшей хибарки стояла маленькая, покосившаяся конурка, около которой, застыв на месте, стоял и смотрел на неё поджарый, черной масти сторожевой пёс. Протёртая до блеска цепь свисала со старого, перешитого с кожаного ремня ошейника. Собака не лаяла, даже не виляла хвостом — словно остолбенев, она смотрела на проходящих людей. Большие карие глаза проводили девушку, скрывшуюся за углом домика, пёс переступил с ноги на ногу.

Из очередного двора, прижимая к старой, грязной армейской куртке автомат, вышел пожилой армянский солдат — на немолодом, изрезанном морщинами лице отчетливо читалась злоба, горечь и негодование. Завидев их с Рин, он устало опустил автомат и сокрушенно вздохнул:

— Товарищ офицер, да как же так… столько людей, старух, детишек столько… за что? За что это нам?..

— Из ополчения? — шмыгнув носом, спросил Актер — Рин отметила, как он перехватил поудобнее оружие на всякий случай. Старый солдат кивнул.

— Так точно, я раньше на базе работал, с вашими… товарищ офицер, здесь же столько народу мирного, ну ни за что же побили, чего им надо? Фашисты… хуже фашистов… у меня сын погиб… на глазах у матери. Да я их…, да я же голыми руками их душить пойду, господи прости…

Придерживая оружие одной рукой, армянин перекрестился, достал из-под куртки истертый крестик и прижал его к губам.

— Держись, отец. Выбили турков уже, больше не сунутся, — не зная, чем ещё утешить солдата, произнёс Актёр. Тот лишь сокрушенно кивнул и посмотрел на Рин — взгляд его серых, одновременно суровых и печальных глаз заставил девушку вздрогнуть.

Она поняла, что этот солдат, видавший жизнь со всех сторон, не отступит, не сдастся в плен, не испугается и не сбежит с поля боя. Он — здесь, на своей земле, за его спиной могилы его прадедов, его дом и его семья, его народ. Он будет стоять до последнего вдоха, и даже после смерти встанет бесплотным духом на защиту Родины. Что-то глубоко в ней сжалось до дрожи — она была ретранслятором, могущественным и сильным воином, но столько силы, сколько было в этом старом солдате, хватило бы на десяток ретрансляторов.

Они шли дальше, и с каждым метром она видела одно и то же — стены, столбы и заборы, посеченные осколками, выбитые окна, пепелища и дымящиеся развалины, изувеченные и полуразрушенные дома. Порой они натыкались на трупы, ещё не убранные и лежащие прямо на дорогах, обочинах, среди травы или во дворах собственных домов. Смерть пришла к людям внезапно, застав их за их привычными, мирными делами.

Иногда мимо пробегали беспризорные курицы или один-два барана. На углу дороги у одного из домов, невесть как уцелевших при обстреле, сидел мокрый и взлохмаченный кот. Под серой грязью виднелся цвет шерсти — благородный рыжий. Кот смотрел на людей, и во взгляде зелёных глаз ей виделось осуждение. Словно он бессловесно укорял людей, совершивших бесчеловечный поступок.

Они вышли к окраине деревни, в стороне от главной улицы стоял покосившийся от близкого разрыва дом с выбитыми окнами. Часть кровли сорвало, обнажая растрепавшийся утеплитель — к счастью, пожара не началось, лишь слабо дымилась воронка от снаряда на заднем дворе.

— Ужас какой… — сокрушалась одна из жительниц, глядя на полуразрушенный дом. Рядом с ней стоял муж, седой и усталый, и тихо, спокойно ответил:

— Ничего, переживём…

В одном из дворов у самого забора они увидели лежащую старуху, возле неё уже были один из ополченцев, сосед и врач.

— Убило что ли? — сосед, опираясь на узловатую палку, стоял возле забора и дрожащей рукой гладил щетинистый подбородок.

— Нет, в обморок упала, — успокоил врач, прощупав пульс.

Рин чувствовала, как переполнявшие её эмоции отступают — с каждым новым образом, встающим перед глазами, с каждой семьёй и каждым новым человеческим горем она становится всё более опустошённой. Алголь был прав, всё это было выше одной лишь её жизни. Выше страха и боли, выше всех переживаний.

Ретранслятор выполняла все, о чем её просили. Тушила пожары и поила людей, материализуя тысячи литров воды, помогала доставать из-под завалов выживших, пополняла запасы медикаментов и перевязочных материалов, с воздуха искала пропавших жителей — или хотя бы то, что от них осталось. Создавала генераторы и топливо, чтобы у врачей был свет для операции в поле, да и сами инструменты, которых остро не хватало.

Она работала не покладая рук и не давая отдыха разуму, от раннего утра и до поздней ночи. Не ощущая ни усталости, ни голода, ни боли от ушибов и ран. Лишь когда ей оказали медицинскую помощь да силком заставили поесть и умыться, она почувствовала, как тяжело дался такой режим работы её хрупкому телу.

Рин уснула уже глубокой ночью, в кузове грузовика, на застеленном грязным одеялом полу. Кто-то заботливо укрыл её толстой курткой, вложив в прижатые к груди руки небольшую химическую грелку.

Сквозь сон девушка не слышала, как к их импровизированному лагерю подъехало несколько машин, а в кузов осторожно, стараясь не потревожить её сна, заглянуло несколько человек.

— Это она? — спросил кто-то у Актёра, дежурившего снаружи. Тот коротко кивнул. Несколько пар глаз с еще большим любопытством ощупывали