Тени "Желтого доминиона" - Рахим Эсенов

Ашир Таганов и Игам Бегматов не подозревали, какой их ожидает сюрприз. Атали, как всегда веселый и жизнерадостный, доложил Таганову о новом пополнении, о «красной арбе», вручил пакет из ГПУ республики, привез много газет и книг, письма. Таганов, расспросив о матери, о сестренке Бостан, перебрал все письма и недоуменно спросил:

– И это все, что привез?

И Бегматов был явно обескуражен: и ему ни одного письма! Таганов, заподозрив, что Атали, охочий до всяческих шуток, разыгрывает их, спросил:

– Где еще письма? Тут не все…

Атали вел себя как-то странно, промолчал. Загадочно улыбнувшись, направился к ближней юрте, принадлежавшей Мерген-аге, и вышел оттуда сияющим. Таганов собрался было одернуть не в меру разыгравшегося зятя, но, увидев, как из юрты Мерген-аги вышли две женщины в туркменских платьях из бордовой домотканой кетени, буквально опешил: навстречу шла Марина, следом – Герта.

Марина, радостная и счастливая, бросилась к мужу, а Герта, стройная, ладная, зарделась густой краской, подошла к Аширу, поздоровалась с ним за руку. Она что-то говорила, дважды повторив: «Товарищ командир, лекпом отряда Герта Шмидт явилась в ваше распоряжение». А он, явно смущенный, ничего не слыша и не соображая, думал лишь об одном: зачем прислали в отряд женщин, почему приехала именно Герта… Что из того, что она свояченица Ивана Розенфельда, занимавшего ответственный пост в ГПУ республики… Приезд Марины понять еще можно: тут Игам, ее муж. И все же… Вокруг басмаческие банды. Мало ли что может случиться. Почему все же Герта здесь? Угрюмые барханы и веселая, милая Герта… Скособочившаяся юрта в песках и чистенький кирпичный дом в городе, где она жила в семье своей сестры и ее мужа. Все это как-то не вязалось вместе.

Сжимая ее пальцы в своих загрубелых ладонях, Таганов видел перед собой смеющиеся глаза, ровный ряд влажных зубов, еще по-детски припухлые губы. Он не слышал, что она говорила, скорее догадывался, что Герта после окончания рабфака направлена в отряд фельдшером, а Марина будет учить грамоте кочевников, их детей, жен, принимать роды… Ашир в те минуты был настолько переполнен счастьем, что ему хотелось прыгать, плясать, кричать, ходить на голове или сесть на коня и ускакать в степь… Как всегда сдержанный, редко дающий волю своим чувствам, он огляделся по сторонам – вокруг десятки пар человеческих глаз: его подчиненные, чекисты, краснопалочники, актеры… Что подумают? Командир же он, не мальчишка. Таганов только так сильно хлопнул по плечу Игама, что тот от неожиданности присел.

Прибыл на Ярмамед и эскадрон Стерлигова. До его приезда Таганов разобрался с историей создания в урочище «байского колхоза». После смерти Атда-бая его сменили Мами Курбанов и байские сыновья, которые поддерживали тесную связь с Эшши-ханом, вновь появившимся в этих местах. Кулаки и баи, живущие в урочище, умело скрывали свои отары в песках, тайно поддерживали связи с басмачами и бежавшими к ним потом Мами Курбановым и байскими сыновьями. Пока в урочище было мирно и спокойно, и местные батраки и середняки приглядывались к кизыл аскерам.

Командование сводного отряда, которое возглавил Стерлигов, конфисковало атдабаевский сарай и решило открыть там школу – днем обучать детей, а вечерами взрослых.

Эта весть мгновенно облетела урочище и соседние колодцы. «А какой мулла будет учить детей?» – спрашивали кочевники, привыкшие к тому, что детей обычно обучают духовники. И когда им сказали: учителем будет не мулла, а женщина, сбежались люди со всей округи, чтобы посмотреть на Марину. Ее разглядывали с любопытством, цокали языками: «А Атда-бай говорил – русские женщины нагими ходят…» Аульный мулла хихикал в бороду: «Какой из бабы учитель?! Не ищи у ишака бороды, у женщины – ум».

Рядом с рослыми и загорелыми Бегматовым и Тагановым она казалась маленькой, пышненькой, как белый пшеничный чурек, испеченный в тандыре. На спину ее ниспадали тугие золотистые косы. Кизыл аскеры называли ее Мариной, а кочевники потом прозовут Мавыгозель – голубоглазая красавица – за ее небесного цвета глаза.

Два дня прождала Марина учеников. Но в школу никто не шел – ни дети, ни взрослые. Волновались все – и Таганов, и Бегматов, и Герта… Только один Стерлигов невозмутимо рассуждал:

– Пустая это затея. Не пойдут они учиться. На кой ляд им это?

Марина с Гертой сами пошли по юртам. Одни молча выслушивали Марину, восхищались ее чистым туркменским говором, другие отмалчивались или обещали подумать, третьи и на порог не пускали. Люди боялись басмачей, грозивших испепелить аул, если его люди вздумают жить по законам советской власти.

Но вот в школе появился Мерген-ага. Из-за его спины украдкой выглядывала девушка.

– Это моя младшенькая, Акча, научи ее грамоте.

И Марина, сама ненамного старше своей ученицы, стала обучать юную кочевницу азбуке, давать ей первые уроки политграмоты. За плечами молодой учительницы, дочери старого большевика, краскома, освобождавшего Туркмению от английских интервентов и белогвардейцев, была трудная жизнь: связная большевистского подполья в деникинском тылу, разведчица на Закаспийском фронте, курсы красных учителей и акушеро-фельдшерская школа. Она, прожившая последние десять лет в Туркмении, хорошо знавшая туркменский язык, местные нравы и обычаи, теперь по путевке партийной ячейки приехала в это далекое кочевье, чем-то напоминавшее Марине Полтавщину, родину матери.

Весенние Каракумы, степь, пламеневшая маками и тюльпанами, белесые шлейфы кизячного дыма, висевшие над аулом, до чего ж все было похоже на степи Украины – тот же воздух, напоенный ароматом цветов, те же горьковатые запахи полыни, налетавшие теплыми волнами и до сладкой одури кружившие голову.

– А какие бывают украинцы? – спросила Акча, узнав, что мать у Марины украинка, а отец русский.

– Все равно что русские, – ответила Марина. – Например, как туркмены с узбеками, казахами, – братья. Язык, обычаи, история и даже страдания общие… Так и русские с украинцами… Я вот считаю себя русской, а мой младший брат Степан – украинцем…

Акчу поразил отрешенный вид учительницы – в ее глазах стояли слезы.

– Ты плачешь? – Девушка погладила Марину по плечу.

– Да… Должно быть, он погиб. Говорят, брат попал в руки Эшши-хана… А тот, ты знаешь, никого не щадит…

Впечатлительная Акча как-то рассказала отцу о горе своей учительницы. Мерген-ага будто пропустил мимо ушей этот разговор дочери; с появлением в урочище кизыл аскеров Акча вся преобразилась: стала надевать в будничный день свои лучшие наряды, праздничные украшения, а вопросы, которые она задавала, порою ставили его, умудренного жизнью, в тупик. Круг интересов дочери, мир ее увлечений так расширился, что старый кочевник, от природы молчаливый и замкнутый, временами настороженно приглядывался к ней – в себе ли? Но злосчастье учительницы, к которой Мерген-ага тоже успел привязаться, тронуло его сердце, и одна мысль не давала ему покоя: «Где я мог раньше видеть эту русскую учительницу?» Это настолько взбудоражило его, что поделился с Акчой, – та только плечами пожала, но когда Мерген-ага пришел к Марине, повел он себя очень странно.