Смерть перед Рождеством - Кристоффер Карлссон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Левина, похоже, не слишком смущает мой вопрос. Его руки со сложенными в замок пальцами покоятся на коленях.
– Да, это правда, – говорит он. – Весной я выхожу на пенсию, как ты знаешь; другими словами, приступаю к написанию мемуаров. В моем распоряжении полгода, чтобы дособрать необходимый материал. Последнее время я стараюсь посвящать этому любую свободную минутку, но их – в смысле минуток – выпадает не так много. Поэтому я не особенно продвинулся. Мои визиты в клинику связаны с одним расследованием, которое я так и не довел до конца, но которому надеюсь отвести место в будущей книге. Один из его героев лечится в Святом Георгии… Голова соображает все хуже, как ты понимаешь, и иногда возникает необходимость кое-что перепроверить.
Я вглядываюсь в его лицо. Когда человек лжет, вокруг глаз напрягаются мускулы, я знаю какие. Но Левин улыбается, как будто специально для того, чтобы сгладить этот эффект. Поэтому он и пришел сюда, догадываюсь я. Что ж, на его месте я тоже не стал бы доверять Гриму. Левин просто-напросто решил проверить, что я знаю и что собираюсь делать. Если вообще что-то собираюсь, конечно.
– Если это так, – возражаю я, – зачем тебе понадобилось делать из своего визита тайну?
– Потому что речь идет об убийстве, – отвечает он. – Причем о жестоком убийстве, которое никогда не будет расследовано до конца, потому что все сроки давным-давно вышли. Я не хочу обнадеживать заинтересованных лиц понапрасну, понимаешь? Такие вещи ведь рано или поздно все равно выходят наружу. Если родственники убитого узнают, что я навещал в клинике этого человека…
Что ж, вполне похоже на правду. Я откашливаюсь.
– Где ты собираешься встречать Рождество, Лео?
– Дома, с Сэм… а потом поеду в Салем к родителям. А что?
– Просто спрашиваю. – Он взмахивает рукой. – Я забочусь о тебе, Лео.
– Правда?
– Конечно.
Он меняется в лице. Я складываю руки перед грудью, смотрю на него. Чувствую себя ребенком и задаюсь вопросом, видит ли меня таковым Левин.
– Однако, – продолжает тот, – с некоторых пор мы с тобой перестали общаться. Это началось уже в мае. Тем не менее я никогда не оставлял тебя своими заботами.
– Но разве это не ты воздвиг стену между нами? – удивляюсь я. – Это ты первый стал избегать меня, особенно после того, как рассказал правду о Готланде. Здорово ты тогда выкрутился, нечего сказать… Чертова бумажка? Мог бы сказать мне – по крайней мере, проявить минимум уважения.
– Понимаю, что ты возбужден, Лео, но…
– Я не возбужден, я взбешен.
– Мне жаль, что вышло так, как вышло, но я был вынужден… Я просто не мог открыть тебе того, о чем ты спрашивал, когда звонил мне.
– Кто же тебе мешал? И главное, чем он так зацепил тебя?
Левин рассеянно улыбается.
– Я не могу сказать тебе этого.
– Почему?
– Потому что не могу.
Я помню тот клочок бумаги, исписанный его почерком, – таким изящным, что тяжесть слов становилась почти неощутимой. Я так много ее перечитывал, что почти выучил наизусть.
Я рад быть рядом с тобой, слышать твое дыхание, знать, что ты жив. Я тоже жив, что почти удивительно после того, что произошло на Готланде и что больше касается меня, чем тебя.
Я получил недвусмысленное распоряжение начальства разместить тебя в нашем подразделении. Это решение принималось не наобум, они хорошо тебя проверили и предусмотрели все возможные последствия. Бумага изобиловала разными оговорками в сослагательном наклонении. Что делать? Все они параноики. Меня они шантажировали моим прошлым.
Прости, большего я открыть тебе пока не могу.
Твой Чарльз.
– Что это было за «распоряжение»? – спрашиваю я. – Могу я взглянуть на бумагу, по крайней мере?
– Не строй из себя идиота, Лео, – говорит он. – Разумеется, оно было тут же уничтожено, как это делается со всеми важными распоряжениями.
– И кто же его уничтожил?
– Я, разумеется.
Открываю рот, но сказать мне на это нечего. Я беззащитен и прекрасно осознаю это.
Левин поднимается со стула, достает из внутреннего кармана пиджака коричневый конверт и кладет на стол.
– Собственно, я только хотел пожелать тебе счастливого Рождества и преподнести маленький подарок. Надеюсь, он понравится тебе.
Беру конверт, взвешиваю его на ладони.
– Что там?
– Единственный уцелевший экземпляр. – Левин надевает шляпу. – Жаль, но мне пора идти. Один хороший друг пригласил меня на обед в «Опера».
– О’кей.
– А что ты хотел получить в подарок на Рождество? – спрашивает Левин, поправляя шляпу.
– Кофеварку. А ты?
К чему этот вопрос? Я ведь ничего не собирался ему дарить. Или нет… Если б на свете существовала сыворотка правды, я раздобыл бы пару доз специально для Левина.
– Мне давно уже ничего не нужно.
Он произносит это без намека на сожаление и кладет ладонь на дверную ручку.
– Надеюсь, кто-нибудь подарит тебе кофеварку, ты ее заслужил… – Он медлит у двери. – Кстати, как у вас с Сэм? Всё в порядке?
– Да, – отвечаю я.
Левин улыбается.
– А я заметил. Ты похож на человека, у которого наконец появился дом.
На этот раз он, похоже, сказал правду, но я молчу.
– Счастливого Рождества, Лео, – говорит Левин.
– Счастливого Рождества.
Мой «ментор» исчезает за дверью. Интересно, когда мы с ним увидимся в следующий раз? Звуки праздника за стенкой сначала усиливаются, а затем стихают.
Я открываю конверт. В нем оказывается тоненькая книжка – роман некоего Л.П. Карлссона, изданный в 1901 году. Светло-бежевый переплет потрепан, но черные буквы заглавия не повреждены: «Падший детектив». Я усаживаюсь за стол и встаю из-за него не раньше, чем прочитываю роман от корки до корки. После чего выхожу из кабинета, запираю дверь и достаю из кармана тубус «Халсиона».
Половина седьмого вечера. Город затих в предвкушении Рождества, и только я один пребываю в странном возбуждении. Я только что выехал из Салема и направляюсь на станцию в Рённинге, чтобы сесть на электричку. Я одинок, как и прежде. Если мне и удалось почувствовать себя участником большого общего праздника, то лишь на короткое время.
Сегодня сплю у мамы, – написала Сэм в текстовом сообщении.
Увидимся завтра? – спрашиваю я.
Да, – приходит ответ. И несколько секунд спустя следующее: – Я люблю тебя.
Я жду поезда.