Смерть перед Рождеством - Кристоффер Карлссон

В прихожей дверь на лестничную площадку открыта.

– Там есть кто-то еще? – спрашивает он. И повторяет, приставив пистолет к виску Ирис: – Там есть кто-то еще? Отвечайте!

– Нет, – говорю я.

Голос Джуди Гарланд звенит, как рождественские колокольчики.

* * *

Мужчина выходит в прихожую, поворачивается к нам, пятится… Шаг, еще шаг, потом еще… Ноги Ирис волочатся по полу. До входной двери остается совсем немного.

На мгновенье он пропадает из вида и появляется уже за порогом. За его спиной мелькает знакомая фигура. Длинные костлявые пальцы сжимают рукоять пистолета той же марки, что и в моей руке.

– Микаэль, – говорит Гофман, приставив оружие к затылку мужчины. – Рад, что мы снова встретились.

Тот меняется в лице: взгляд гаснет, становится пустым и угрюмым. Из тела словно выпускают воздух, и оно делается безжизненным, как тряпичная кукла. Все кончено. Когда Гофман забирает у него револьвер, Микаэль повинуется почти механически. Но при этом явно не без облегчения.

Он выпускает из рук Ирис, и она падает на пол. Бирк тут же срывается с места и склоняется над ней. Я стою в куче осколков, опустив пистолет и почти касаясь носком ботинка головы Кристиана Вестерберга, на губах которого видны следы пороха. Из отверстия в затылке вытекает кровь.

Между тем Микаэль лежит на животе на лестничной площадке, и Гофман застегивает на нем наручники. Микаэль тяжело дышит и моргает, и это всё.

* * *

Далеко впереди нас мелькают голубые огни «Скорой», увозящей Ирис в больницу в Сёдере. Я провожаю их глазами, устроившись на переднем пассажирском сиденье машины Гофмана. Позади меня сидит человек в наручниках, по бокам от него – Бирк и Дюреллиус, штатный полицейского из сёдерского участка. Дюреллиус оказался первым полицейским, которого удалось застать на месте. Ему пришлось совершить пешую прогулку от самого Рогсведа, что в такую погоду равнозначно подвигу. Вряд ли до сих пор ему приходилось иметь дело с преступниками, уличенными в чем-то более серьезном, чем ограбление уличного бутика. Тем более восхищает его невозмутимость.

Нас окружает конвой полицейских машин, одна впереди и две сзади, – как будто мы везем члена государственного совета. Сам виновник торжества уронил голову на грудь, пистолет Бирка упирается ему в ребра.

– Как себя чувствуешь, Микаэль? – спрашивает Гофман.

– Мое ухо… – стонет тот.

– Ничего, подлечим, – успокаивает его Гофман. – В конце концов, это всего лишь мочка… А кровотечение уже остановили.

Похоже, Микаэлю и в самом деле нужно в постель. Он бледен, но после убийства партийного лидера люди обычно выглядят намного хуже.

– Она что, действительно откусила ему мочку?

– Да, – отвечает на мой вопрос Бирк.

У Гофмана под пальто темно-серый костюм и белая рубашка с черным галстуком. Правда, волосы взъерошены, а не тщательно уложены, как обычно. За окнами свистит ветер, как будто мы сидим в салоне идущего на посадку аэроплана. И от этого мне плохеет еще больше.

– Как он там, кто-нибудь знает? – спрашиваю я. – Он жив?

– Его все еще оперируют, – отвечает Гофман, поднимая глаза к зеркальцу заднего вида. – Надеюсь, ты не очень расстроишься, если он выживет? – Это к Микаэлю.

Тот как будто его не слышит. Он вообще не обязан отвечать на наши вопросы, кроме тех, что касаются его имени и персонального номера. Хотя и в дальнейшем мы вряд ли узнаем обо всем этом больше, чем знаем сейчас.

– Кейсер, – говорит Гофман. – Странная фамилия. Ты не турок?

– Голландская, – объясняет Микаэль. – И она означает «император».

Он замолкает.

* * *

Поздно вечером я сижу в кабинете Бирка перед экраном телевизора. Мы ждем сообщений из Каролинской больницы о состоянии партийного лидера, но их нет, и я спрашиваю себя, что бы это значило.

Когда приедешь домой? – спрашивает Сэм в эсэмэске.

Скоро.

Я уже ложусь.

Постараюсь не разбудить тебя.

В интернете на «правых» блоках и форумах у Кейсера обнаруживается много единомышленников. Скрипшоты страниц с их выступлениями публикуются в центральных газетах, мелькают в новостных программах по телевизору.

– А ведь ты мог умереть, – говорю я Бирку. – Возле дома Вестерберга, когда с крыши свалилась плита.

– Ах, это… – Он морщит лоб, как будто напрягая память. – Да, мне повезло.

– Повезло, что рядом оказалась Ирис, – уточняю я.

Бирк не отвечает, смотрит на экран. Потом выходит из комнаты, я остаюсь. На часах десять, потом пятнадцать минут одиннадцатого… Габриэля все нет.

Партийного лидера только что прооперировали. Он был в сознании, когда поступил в Каролинскую больницу, но отключился перед тем, как ему сделали анестизию. Политик потерял много крови, как до, так и после операции, и все-таки не так много, как могло бы быть, если б ему повезло чуть меньше. В настоящий момент трудно что-либо прогнозировать, но медики считают, что операция прошла успешно.

Я выслушиваю последние известия затаив дыхание и сжимая в ладони тубус с «Халсионом».

Выхожу в коридор поделиться новостями с Бирком, но его нигде нет.

– Уехал буквально только что, – сообщает помощник полицейского, не сводя глаз с такого же телевизионного экрана в буфетной комнате.

– Куда же? – недоумеваю я.

– Сказал, ему нужно в Сёдер, в больницу. – Помощник смеется. – Это в такую-то погоду… вот болван…

Ветер все еще воет за окнами квартиры на Чапмансгатан, но это пустяки в сравнении с тем, что было вчера, когда я возвращался домой с участка.

Только сейчас я имею возможность по-настоящему оценить разрушительные последствия «Эдит». По обочинам улицы грудами лежит разбитая черепица. В полусотне метров от каменной плиты валяется, как видно, вырванная из-под нее ветром, потрепанная бумажная коробка. Она хрустит, будто сминаемая невидимой рукой, и летит дальше. С домов по другую сторону улицы сорваны вывески и фасадные панели. За стеклянными стенами магазинов – унылое запустение.

Я возвращаюсь в постель, где еще дремлет Сэм. Она спала, когда я вернулся, и мне не хотелось ее будить.

Я наклоняюсь к ней:

– Мне пора.

– Сегодня воскресенье, – отвечает она. – Или сейчас еще суббота?

– Нет, воскресенье. – Я целую ее в лоб. – Но сегодня у стокгольмской полиции рабочий день.

– Вы взяли его? – спрашивает она.

– Да.

Сэм открывает глаза, моргает.

– С тобой всё в порядке?

– Все хорошо, – отвечаю. – Ни царапины.