Капитан Наполеон - Эдмон Лепеллетье

– Да уж будет дело, не беспокойтесь! – ответил с обычным решительным спокойствием генерал Шасслу.

– Чем раньше, тем лучше. Но почему же мы будем драться с этой стороны, а не справа?

– А вот почему. В противоположность мнению моего уважаемого коллеги, генерала Киргенера, я избрал левый верк, – ответил Шасслу.

– Он очень тесен и не позволит осажденным развернуть войска. Поэтому осажденные будут иметь возможность делать вылазки только вытянутой колонной, а ее мы будем расстреливать с наших позиций. Подъем к этому верку идет плавным уклоном. Наоборот, Бишофсберг защищен очень обрывистым оврагом.

– Но, генерал, этот овраг мог бы прикрыть моих солдат, они так и продвигались бы под его прикрытием. Почему вы не выбрали этой стороны? Мы могли бы броситься на стены Данцига, не подвергая людей чересчур большой опасности? – спросил Лефевр, который постоянно видел только момент решительной финальной атаки.

Но генерал Шасслу немедленно ответил ему:

– Но как же мы будем делать наши подступы в этом овраге?

Лефевр только рот разинул в ответ.

– Наши подступы? Объяснитесь, генерал.

Тогда инженер принялся читать маршалу лекцию по искусству взятия крепостей.

Не было ничего удивительного, что маршал был мало компетентен в этой части военного искусства. Большинство генералов империи были столь же невежественны, как и он. Со времени Вобана в Европе не велось правильной осады. За исключением Мантуи, большинство осажденных крепостей сдавалось до окончания решительных для атаки операций. Сен-Жан-д'Арк, защищаемый Ахмедом-Буше и сэром Сиднеем, не мог идти в пример правильным осадам, так как у египетской армии и не было материала для полных осадных работ.

Генерал Шасслу ознакомил маршала с действительными трудностями задачи, порученной ему Наполеоном. Теперь дело заключалось не в том, чтобы кинуть широким размахом отряд гренадеров или стрелков в атаку и с разбега овладеть бастионом. Тут главное дело было в подземной войне, которую приходилось вести, отказываясь от сражения при свете дня. Генерал заявил, что по траншеям, окопы которых прикрывают саперов, французские войска шаг за шагом подойдут к стенам. Первая траншея, так называемая параллельная, во избежание огня защитников будет прорыта ночью; от нее зигзагами поведут другую траншею до известного расстояния, откуда пойдут второй параллельной траншеей. Таким образом, с помощью этих траншей осаждающие дойдут вплоть до самых укреплений. Каждая траншея будет вооружена пушками, которые помешают осажденным слишком уж беспощадно расстреливать ведущих.

– Ну, а когда таким образом мы дойдем до укреплений, тогда что будет? – спросил Лефевр, явно заинтересованный.

– Тогда пушки генерала Киргенера пробьют в стене брешь, достаточную для приступа, накопанной землей забросают рвы Данцига, и вот в этот-то момент, но только в этот момент, ваши солдаты доделают остальное.

– Ах так, значит, надо еще проделать дыру в этой проклятой стене? Ну что же! Сделайте мне эту дыру, сделайте мне ее поскорее, и я уж ручаюсь вам, что войду в город!

Оба генерала поклонились и заявили маршалу, что в прошлую ночь удалось прорыть первую параллель на расстоянии двести футов от Гагельсберга. Естественная насыпь прикрывала работающих. Теперь оставалось только идти подступами, остерегаясь мин и контрмин, которые уж, наверное, заложены гарнизоном Данцига.

– Благодарю вас за все, что вы мне тут рассказали, – сказал Лефевр, милостиво отпуская их. – Вы знаете, что подступы – это не мое ремесло. Я еще никогда не воевал с кротами. Но это все равно! Я вижу, что вы стараетесь проделать для меня дыру, через которую я смогу пройти в город. Благодарю вас! В ближайшем рапорте я доложу императору о вашем усердии и работах, о всех этих траншеях и подступах.

Дверь палатки раскрылась, и на пороге показался очень взволнованный Анрио в мундире майора.

– Ну, в чем дело? Уж не взял ли ты Данциг со своим эскадроном? – спросил Лефевр, как всегда насмешливо, когда дело шло о кавалеристах.

– Нет, я принес новость… Две новости, из которых одна для армии, а другая – лично для вас.

– Сначала то, что касается армии! – повелительно сказал маршал.

– К нам идут сорок четвертый линейный, отряженный маршалом Ожеро, и девятнадцатый линейный полк из Франции с артиллерийским обозом.

– Ура! Вот подкрепление, которого я ждал! – с восторгом крикнул Лефевр. – Император сдержал слово! Господа, с молодцами сорок четвертого и девятнадцатого полков мы меньше чем через месяц войдем в этот проклятый город. Уж я знаю их, голубчиков! Ну, другую новость, Анрио, ту, которая меня касается?

– Ваша супруга только что прибыла в лагерь!

Лефевр разразился дикими проклятиями.

– А, тысячу дьяволов! – с удивлением крикнул он. – Какого черта ей нужно здесь! Что, у нее случилось что-нибудь там в Париже? На кой черт нам женщины под Данцигом? Повсюду снег, а тут еще эти подступы, параллели, траншеи и вся эта чертовщина осадных работ, которые никогда не кончатся! – Затем, дав простор этому взрыву чувств, он прибавил с выражением радости и добродушия, осветившего его воинственное лицо: – А все-таки я здорово рад, что увижу мою Катрин. Анрио, пойдем, обнимем ее. А вы, господа, – обратился он к инженерам, – я рассчитываю, что вы как можно скорее проделаете мне дыру. Моя жена будет очень рада видеть, как я возьму Данциг!

Свидание супругов было трогательным и простым.

После первых излияний Лефевр сказал:

– Ну, зачем тебя Бог принес сюда?

– Это государственная тайна! – ответила Екатерина. – Меня послала императрица.

– Она хочет узнать, скоро ли я возьму Данциг?

– Нет, она хочет узнать чувства императора.

– Император по-прежнему сильно привязан к ней. Правда, в прошлые времена она таки выкидывала ему штучки, но теперь, когда у нее уже прошла первая молодость, а пожалуй, и вся вторая, так, наверное, охота к любовным шашням поостыла. Я даже уверен, что теперь она любит императора.

– Она обожает его!

– Пора! Только ей следовало бы иметь к нему эти чувства раньше, когда он командовал итальянской армией. Но как бы не так! В те времена Жозефина только и думала о любовных победах. В Париже за ней волочился целый штаб обожателей; там был Баррас, а потом актер Ипполит, красавчик Шарль, адъютант Леклерк и десяток других. Да, как император любил в то время свою жену, до сумасшествия, до бреда!

– Я слышала об этом. Говорят, что в Милане Бонапарт корчился в судорогах, как бесноватый, от того, что жена запоздала с приездом: он слал ей курьера за курьером, жить не мог без нее…

– Да, все это продолжалось вплоть до возвращения из Египта. Там Бонапарт непосредственно узнал правду. О, он жестоко страдай! Однажды, показывая мне портрет Жозефины, у которого разбилось стекло – этот портрет он постоянно носил при себе, – Бонапарт сказал мне: «Лефевр, или моя жена больна, или она неверна мне!» Возвращаясь обратно, он нарочно не поехал по той дороге, по которой Жозефина выехала ему навстречу; он продержал ее целый день в слезах на пороге комнаты. Правда, в конце концов он простил ее, но этому прощению я не очень-то доверяю. Я знаю, одно время он подумывал о разводе. Быть может, он опять взялся за эту мысль? Уж не это ли – та новость, которую ты принесла мне, уж не это ли – та великая тайна, в которую ты собираешься посвятить меня?