Все не случайно - Вера Алентова

Наш переезд в Фергану совпал со смертью маминой мачехи Павлы Павловны. На похороны мама не поехала: была действительно занята, но радовалась, что есть повод не ехать. К смерти мачехи мама отнеслась совершенно спокойно, а вот проститься окончательно с отчим домом хотела, однако смогла это сделать только через много лет. На похороны поехали старшие братья, и, так как дом нужно было освободить от вещей, они разделили то, что осталось, на три части и мамину часть выслали нам в Фергану. И мы с мамой стали эту часть ждать. Были мы по-прежнему очень бедны и надеялись, что нам пришлют что-нибудь стоящее. Я с детства помнила ковер над кроватью в дедовском доме с роскошными лошадьми и их развевающимися гривами и мечтала о нем. Мама к тому времени научилась раскладывать пасьянсы, и, поскольку юмор в нашей семье присутствовал всегда, мы придавали раскладу особое значение. От карт мы ждали ответа на два заветных вопроса. Первый: скоро ли придут наши вещи? (а из Великого Устюга в Фергану путь неблизкий). Второй: есть ли в вещах что-нибудь хорошее? И теперь втройне желали, чтобы пасьянс сошелся. Много было разложено пасьянсов, прежде чем вещи до нас добрались.

Наконец! Ура! Пришли-ии!

Но было ли в них что-либо хорошее?.. Не знаю.

Воспоминания для мамы о прошлых временах, увы, горьких – были. Ожидаемого мной ковра – не было. Была старинная серебряная позолоченная сахарница и шесть чайных ложек, очень красивых, да еще три ложки десертных: одна с вензелем «АБ» – Анна Блинова, другая – оригинальная круглая десертная, а третья – с северной чернью, с сюжетом «лиса и виноград». Этой ложкой в детстве ела моя мама, потом уже моя Юля, потом ее дети. Увы, при переезде эта ложка потерялась.

Еще в посылке лежала сломанная солонка без одной ножки, колечко недорогого золота с надписью на французском souvenir и кусок ткани – часть платья маминой мамы – удивительного синего цвета тафта. Мама помнила это платье не как одежду, которую носила ее мама, а именно как хранимое отцом в память о жене. Потом мама сшила мне из этого небольшого куска ткани красивый корсетик к одному из моих нарядов, сшитых ею же. Наконец, в посылке была гипсовая фигурка охотника у дерева. Вот, собственно, и все…

Все эти вещи теперь живут в моем доме, и я чувствую с ними кровную связь. Я как будто помню их жизнь там, в родном доме: и потому, что я тот дом видела, и потому, что у меня особая любовь к старым вещам. Я вдыхаю их запах и сразу представляю их прошлую жизнь. Увидев кусок тафты, я сразу представила себе молодую, смеющуюся зеленоглазую Верочку Тормасову в этом платье…

Ничего ценного из дома не досталось и братьям. Павла Павловна болела долго, и очевидцы рассказывали, что она страдала и скупостью, и старческой забывчивостью, да и характер был у нее скверный. Говорили даже, что деда в старости она не кормила, то ли по забывчивости, то ли по скаредности, а сам он и болел, и в домашнем хозяйстве ничего не понимал. После смерти Павлы Павловны мамины братья нашли свой родимый дом разоренным и неухоженным, а в продуктовой кладовке валялись заплесневелые головки сыра и прелые крупы.

Похоронили Павлу рядом с мужем, то есть с моим дедом. Мама в очередной раз погоревала о своей с братьями трудной жизни в отчем доме и поплакала о последних днях своего любимого отца, поминая недобрым словом мачеху. Нелюбовь мамы к этой женщине передалась и мне. Еще будучи совсем маленькой, помню, что в гостях в дедовском доме Павлу я инстинктивно дичилась, а к деду льнула. Дети на каком-то ином, несловесном уровне чуют тонкие связи. Потом, когда я подросла и узнала подробнее мамину нелегкую жизнь, моя нелюбовь к этой женщине получила логичное обоснование.

Мама была хорошей дочерью и писала деду часто, вот только бывать у него часто не получалось: когда она уехала далеко, поездки стали дороги, да и желания встречаться с Павлой Павловной не возникало. Но когда старшее поколение покинуло этот мир, мама дважды приезжала в Устюг, чтобы привести их могилы в порядок: покрасить ограду, все вымыть и вычистить. Приехав в первый раз, она тщетно на кладбище искала и не нашла могилу своей мамы. У нее остались детские воспоминания, как они детьми ходили туда с бабушкой Анной. И воспоминания ей казались такими четкими, и шла она уже взрослой точно так же, как шла в детстве с бабушкой, а найти и поклониться самому дорогому для нее человеку не получилось.

Когда моей мамы не стало, я поняла, что о могиле деда позаботиться нужно будет мне, хотя это будет непросто. И вот через много лет мы с мужем приехали в Великий Устюг и отправились на могилу к деду. Сама бы я ее не нашла: я там никогда не была, но были живы люди, которые деда помнили, хоронили и чтили его память. Они нас туда и привели. И каково же было мое удивление, когда рядом с дедом, в одной ограде, вместо могилы Павлы Павловны оказалась могила совсем чужой, незнакомой женщины!

На следующий день после посещения кладбища власти города нас попросили, раз уж мы здесь, встретиться и поговорить с местными жителями в кинотеатре и после встречи показать еще раз так полюбившийся всем фильм «Москва слезам не верит». Грех было на эту встречу не согласиться, и мы, конечно, согласились. И на этой встрече одна милая женщина из зала встала и сказала, что ее мать похоронена рядом с моим дедом и что она за могилой ухаживает. Я ее поблагодарила и подумала, что это удивительно: даже могильного следа Павлы Павловны на этой земле не осталось. Не мне, конечно, судить, но что-то справедливое в таком исходе есть!

В последний наш приезд в Великий Устюг, уже с Юлей, могила деда находилась в своей отдельной ограде и готовилась мемориальная доска с датами его служения в поликлинике. Но строительство нового большого аэропорта почти вернуло город во времена юности моей мамы, когда добраться до города было большой проблемой: лучше всего – по воде, а значит – только летом. Все это затруднило и задержало установку мемориальной доски, хотя сердце мое успокоилось: и доска готова, и я передала все в руки дочери, а она у меня – человек, на которого можно положиться.

Когда умер мой отчим Юра, а сгорел он буквально за два месяца, мама вернулась в Брянск дорабатывать два года до пенсии. Поскольку они с Юрой были всегда вместе, ей оказалось очень трудно оставаться одной: и в квартире, и в театре. И даже на улице мама все время наталкивалась на их любимые с Юрой уголки. Она начала сильно болеть, мучиться вдруг появившейся гипертонией, а однажды просто чуть не погибла. Только благодаря соседке, которая увидела ее зеленый цвет лица и вызвала «Скорую», мама осталась жива: спасибо врачам, срочно вырезавшим гнойный аппендикс.

Я поняла, что маму надо вытаскивать в Москву, ближе ко мне. Когда мама закончила службу в театре и оформила пенсию, она приехала, чем очень мне помогла. Это было время, когда наши отношения с мужем находились в глубочайшем кризисе и мы решили пожить врозь. В театре я играла по-прежнему много, и, когда приехала мама, я впервые за три года маленькой жизни своей дочери была за нее спокойна и уверена, что все будет хорошо. Мне очень не хватало этого душевного покоя. Я была совершенно издергана своей занятостью, отсутствием какой-либо помощи хоть откуда-нибудь, безденежьем, возрастающим непониманием мужа и нашим взаимным неприятием.