Травма и исцеление. Последствия насилия – от абьюза до политического террора - Джудит Герман

Реконструирование истории травмы также включает систематический пересмотр смысла этого события, как для пациентов, так и для важных для них людей. Травмирующее событие требует от обычного человека, чтобы он стал теологом, философом и юристом. От выживших требуется артикулировать ценности и убеждения, которые у них когда-то были и которые уничтожила травма. Они безмолвно стоят пред пустотой зла, чувствуя несостоятельность любой известной системы объяснения. Люди, пережившие зверства в любую эпоху и в любой культуре, приходят в своих свидетельствах к той точке, где все вопросы сводятся к одному, задаваемому скорее с недоумением, чем с возмущением: почему? Ответ на этот вопрос лежит за пределами человеческого понимания.

Помимо этого непостижимого вопроса выжившие сталкиваются с другим, столь же непонятным: почему я? Прихоть, случайность их судьбы бросает вызов базовой человеческой вере в справедливый или даже просто предсказуемый мировой порядок. Чтобы развить полное понимание истории травмы, выжившие должны исследовать моральные вопросы вины и ответственности и реконструировать систему убеждений, которая придает смысл их незаслуженному страданию. Наконец, выжившие не могут восстановить чувство смысла посредством одних только мысленных усилий. Лекарство от несправедливости требует еще и действия. Выжившие должны решить, что́ должно быть предпринято.

Когда они пытаются решить эти вопросы, они часто вступают в конфликт с важными для себя людьми. Их чувство принадлежности к прежде общей системе убеждений подорвано. Таким образом, они сталкиваются с двойной задачей: не только восстановить собственные «разрушенные представления» о смысле, порядке и справедливости в мире, но и найти способ уладить различия с теми, чьи убеждения они больше не могут разделять[532]. Выжившие должны не только восстановить собственное чувство достоинства, но и быть готовыми поддерживать его, сталкиваясь с критическими суждениями других.

Следовательно, моральная позиция терапевта приобретает огромную важность. Недостаточно быть просто «нейтральным» или «неосуждающим». Пациенты требуют, чтобы терапевт разделил с ними их трудности в осмыслении этих огромных философских вопросов. Задача терапевта не предоставить им готовые ответы, что в любом случае было бы невозможно, а скорее подтвердить позицию моральной солидарности с ними.

На протяжении всего исследования истории травмы терапевт призван обеспечивать контекст – одновременно когнитивный, эмоциональный и моральный. Терапевт нормализует реакции пациентки, фасилитирует процесс выбора наименований, помогает подобрать слова и использовать язык для описания, а также разделяет эмоциональное бремя ее травмы. Терапевт также вносит вклад в построение новой интерпретации травмирующего опыта, которая утверждает достоинство и ценность выжившей. Когда выживших спрашивают, какой совет они дали бы терапевтам, те чаще всего упоминают важность роли терапевта как свидетеля, подтверждающего и признающего опыт пациента. Так, женщина, пережившая инцест, советует терапевтам:

Слушая выжившую, терапевт должен постоянно напоминать себе, что не следует делать никаких допущений ни о фактах, ни о смысле травмы. Не сумев подробнейшим образом расспросить пациентку, он рискует наложить собственные чувства и собственную интерпретацию на рассказанную историю. То, что кажется незначительной деталью терапевту, может быть самым важным аспектом истории для пациентки. И наоборот, аспект истории, который терапевт находит нестерпимым, может иметь для человека меньшее значение. Прояснение этих несовпадающих точек зрения может укрепить взаимное понимание истории травмы. Случай Стефани, 18-летней первокурсницы колледжа, которая подверглась групповому изнасилованию на вечеринке студенческого братства, иллюстрирует важность прояснения каждой детали:

И пациент, и терапевт должны терпимо относиться к некоторой неопределенности – даже в том, что касается основных фактов истории.

В ходе реконструкции история может меняться по мере того, как отыскиваются недостающие фрагменты. Это особенно верно в ситуациях, когда у пациента присутствуют существенные пробелы в воспоминаниях. Таким образом, и пациент, и терапевт должны принять тот факт, что не обладают полным знанием, и учиться жить с неопределенностью, занимаясь исследованиями в посильном темпе.

Чтобы урегулировать собственные сомнения или противоречивые чувства, пациент порой может пытаться преждевременно завершить работу с фактами своей истории. Он может настаивать, чтобы терапевт признал частичную и неполную версию событий без ее дальнейшего исследования, а может требовать более активного поиска дополнительных воспоминаний до того, как разобрался с эмоциональным воздействием уже известных фактов. Случай Пола, 23-летнего мужчины с историей насилия в детстве, иллюстрирует реакцию терапевта на преждевременное требование определенности со стороны пациента: