Пара для дракона, или просто будь пламенем - Алиса Чернышова

После всего-то.

Вообще, видок у неё был такой, что хоть плачь: бледная, шатающаяся, губы синюшные, руки дрожат, глазищи дикие.

— Я хочу его убить, — сказала она хрипло. — Я должна.

— Думаешь?

Эх, сюда бы Чичи. Или любую другую бабу, хоть примерно понимающую, что творится в их бошках на фоне родов и сильных потрясений.

— Я ненавижу его, — она затряслась. — Ненавижу. Его отец — чудовище!

Фьорд скосил глаза на маленького менталиста, опутанного поддерживающими жизнь чарами. Тот был крохотен, розоват и на чудовище, если честно, вот вообще не походил. Пожалуй, случись оказия, он бы поместился у Фьорда на ладони.

— Слушай, — сказал великан устало. — Решишь — я мешать не буду. Я тебя понимаю, ладно? Но давай по-честному: всегда ли дети так уж похожи на своих отцов?

О да, сам Фьорд задавал себе этот вопрос много раз. И ни разу не нашёл правильного ответа.

— Ты можешь просто отдать его на воспитание, — мягко сказал он.

— Он тянется ко мне, — её голос сел, а по щекам заструились слёзы. — Он тянется ко мне. Понимаешь? К моему ментальному полю. Он хочет быть его частью.

Дерьмо.

— Он пытается украсть твои силы?

— Н-нет, — её затрясло ещё сильнее. — Это инстинкт. Как будто я — его мать. Настоящая. Будто я хотела его. Он пытается связать нас.

Вдвойне дерьмо.

Об этом Фьорд не подумал, хотя стоило бы: он читал о подобном. Дети-менталисты частенько устанавливали связь с носителями аналогичного дара, притом на уровне чисто инстинктивном.

— Что, если развести вас в разные комнаты?

— Разве что в разные города, — её мысленный голос всё больше срывался, искажался, будто от помех, отдаваясь у Фьорда в висках низким гулом. Он впервые подумал, что уединяться с ней после ментального срыва — не лучшая идея. Маллани, кажется, уловила эту мысль, поскольку сжалась и стала говорить намного тише.

— Прости, — это был едва слышный шёпот. — Моя сила ранила тебя. Странно, что ты не ненавидишь меня.

— За что бы? — хмыкнул Фьорд.

— Все остальные ненавидят, — она криво улыбнулась. — Я чувствую это — страх, ненависть, опасения. Они витают там, за пределами комнаты, они ложатся мне на плечи, как груз. И я… знаешь, я знала, что он может меня найти, боялась этого. Но никому не сказала. Мне так хотелось жить… Это эгоистично, да?

— Не особенно, — отрезал он. — Это всего лишь нормально.

Она опустила подушку чуть ниже. Её пальцы были сжаты так, что побелели костяшки.

— Долго так стоишь?

— Да, — отозвалась она. — Он кажется совсем… беззащитным.

И, наконец-то, разрыдалась, отбросив подушку и сползая на пол.

У Фьорда и самого перед глазами снова всё вертелось, как на карусели — видимо, переоценил свои силы. Пошатываясь, он добрался до неё и сполз на пол рядом.

Что удобного в ментальной речи — можно одновременно и говорить, и плакать.

— Они убеждали меня, что я привыкну, — рассказывала она. — Женщины, что наряжали меня на свадьбу, говорили, что это всё — ерунда, девичьи страхи. Что я смирюсь, что полюблю мужа. Он красивый, богатый да могущественный — и как же его не любить-то? А потом, потом я рожу сына, и его обязана любить тоже. Какая же мать не любит своего ребёнка? Я должна любить. Так они говорили.

— Да никому ты ничего не должна, — вздохнул Фьорд. — Никто никого в целом любить не должен. Это личный выбор, знаешь такое? Заводить детей или нет, любить их или не особо. Не вини себя за то, что кого-то не любишь. Тупее ничего не может быть.

Фьорд прикрыл глаза и затолкал поглубже мысли о том, что ей, Лани, он говорит всё то, что мечтал сказать бросившей его на верную смерть матери.

— Но и ненавидеть назло не надо, — продолжил он. — Назло этим женщинам, назло Контролю… в смысле, мужу, или кто он там тебе был. Ты ведь понимаешь сама: вины малого во всём этом нет никакой. Это просто маленький ментальный маг с совершенно нормальной аурой, каких тысячи. Он тебе ничего не сделал. Да и этим придуркам в городе тоже, если подумать: им просто удобно спихнуть всё на беззащитных чужаков. Старая народная забава — охота на стрелочника. Только и всего.

Маллани прикрыла глаза и прижалась к Фьорду боком. Ему вдруг подумалось, что валяться на полу куда уютнее, чем на лекарской койке.

— Как у тебя получается, — спросила она. — Быть таким добрым ко мне? После того, что сделала твоя мать? Я думала, ты должен злиться…

— О, это не сразу приходит, — Фьорд хмыкнул и переплёл их пальцы. — Это всё нужно обмозговать. В смысле… когда я был малой — ну, знаешь, совсем — всё ждал, что она придёт. Каждый раз, засыпая, мечтал: вот появится мама и заберёт меня с собой. Не важно вообще, куда, но там, конечно, будет сплошь волшебство, раздолье, жрать можно будет вдоволь… Ну, ты знаешь — дети. Потом, правда, подрос и начал понимать, что никто меня никуда не заберёт, чтобы жрать вдоволь, надо перестать держаться за опекуна и много пахать, а детские мечты ничего не стоят. Тогда я возненавидел мать, конечно.

Маллани слегка вздрогнула.

— Злился, проклинал её, называл шлюхой и убийцей — в общем, полный комплект, который бывает у прыщавых малолеток, считающих, что мир вокруг них крутится, а родители им должны много чего, вот прямо отсюда и до обеда. Ну, а потом я повзрослел, конечно. Повидал войну и то, что с бабами порой делают, повидал фермы… а, не важно. Суть в том, что ото всех этих зрелищ у меня мозговой запор прошёл, а максимализм поутих. Был один случай… пересказывать не буду, да и вспоминать не хочу, но после него я у себя спросил: могу ли я свою мать осуждать, если с ней сделали то же самое? Ответ был — понятно, каким. К тому же, с возрастом, знаешь ли, понимаешь — никто не обязан тебя любить, исполнять все твои хотелки и ломать ради тебя жизнь. И никто тебе ничего не должен. Нет, понятное дело, у родителей есть ответственность перед детьми, но это, как ни крути, только желанных детей касается, в остальных случаях — дело добровольное, во многом зависящее от порядочности, законов и, главное, обстоятельств… Вообще, знаешь, это забавно — как с возрастом отношение к родителям делает круг от слепого поклонения до ненависти, а потом — осознанного понимания. Не всегда так, конечно, но — часто… Я понял её, да. И я хотел ей это сказать, всегда хотел, а теперь говорю тебе… вот. Я почти тебя не знаю, но как по мне…

— Наши с ней ситуации похожи.

— Думаю, да.

Они полежали в тишине, где звучало только дыхание: глубокое и ровное — Фьорда, всхлипывающее — Маллани и едва слышное, частое — ребёнка.

— Я всё время отталкиваю, но он не сдается, — сказала она. — Пытается установить связь. Дети очень упрямые, да?

— Думаю, да, — хмыкнул Фьорд. — Мать-природа подспудно догадывалась, что жизнь — отстойное предприятие, особенно если ты маленький и беспомощный. Потому-то она и наделила их инстинктами да живучестью. Всё логично.