Запечатанное письмо - Эмма Донохью

Уильям достал из кармана сложенный лист бумаги, скрепленный тяжелой черной печатью. При виде него Гарри вздрогнул.

Боувил умолк и не пытался забрать письмо.

— Вы узнаете эту печать?

— Это печать моего брата, адмирала Кодрингтона.

— Она взломана или, может, случайно испорчена?

— Нет, письмо находится в том виде, в каком брат передал мне его.

«Все присутствующие в этом зале так и сверлят глазами эту бумагу», — подумал Гарри. Он осмелился оглянуться на напряженно вытянувшиеся лица — на всех читалось одинаково жадное любопытство. Только у одной леди, сидящей в последнем ряду, лицо скрыто черной кружевной вуалью, похожей на мантилью, с какими ходят на Мальте католички. «Минутку!»

— Вам известно его содержание? — спросил Боувил генерала.

— Нет, неизвестно.

«Неужели?!» Он изогнулся, чтобы лучше рассмотреть эту даму с вуалью. Вот прядь рыжих волос под краем кружева.

— Истец объяснил вам содержание этого письма?

Уильям ответил с хорошо разыгранной неловкостью:

— Да, это объяснение причин, по которым он предложил мисс Фейтфул покинуть его дом.

«Это Хелен!» Сидит ли она здесь все утро, была ли вчера? Какая дерзость! Да, ему следовало сообразить, что женщина, внимательно изучающая интригующие объявления в «Телеграф», вряд ли устоит перед желанием увидеть, как воспроизводится ее собственная ужасная история. Как Гамлет среди актеров.

— Могу я спросить, милорд, — снова встал Хокинс, — собирается ли адвокат истца вскрыть это письмо, которому придается столь серьезное и таинственное значение?

Гарри напряженно повернул голову и посмотрел на белый конверт с черной печатью, на которой выдавлен герб Кодрингтонов. Все зависит от следующих нескольких секунд.

— Я предоставляю на усмотрение моего ученого собрата решить, взломать ли печать или оставить ее нетронутой, — с вежливым поклоном произнес Боувил.

Гарри испытал прилив радости, видя, что адвокат Хелен явно раздражен. Но означает ли это, что он откроет письмо?

— Если бы этот документ содержал какие-либо факты, объясняющие грубое обращение истца с мисс Фейтфул, — заявил Хокинс, — не сомневаюсь, что мой ученый друг вскрыл бы письмо и зачитал его суду.

— Я не посмел бы предпринять этот шаг без совета моего ученого друга, — возразил Боувил и, подняв бровь, смело выдержал упорный взгляд Хокинса.

Следует долгая пауза; самая долгая за это заседание, по мнению Гарри.

— Я не выражаю ни согласия, ни возражения относительно вскрытия письма, — осторожно сказал Хокинс. — Предоставляю моему ученому другу решить, внести ли этот документ в число вещественных доказательств — разумеется, только в том случае, если он может доказать, что оно имеет прямое отношение к моей клиентке.

Вмешался судья Уайлд:

— Если содержание письма относится к данному делу, оно, несомненно, должно быть вскрыто.

Гарри снова обернулся, чтобы посмотреть на Хелен. Да, конечно, это она, он узнал бы ее с первого взгляда, несмотря на густую вуаль. Она сидит неподвижно, как мраморная статуя… Что это за пьеса, в которой оживает статуя женщины?

— Если мой ученый собрат отказывается… на этот раз, милорд, я не возьму на себя такую смелость, — ответил Боувил судье.

Уильям убрал конверт в карман. Зажатые между колен руки Гарри дрожат, как пойманный зверек.

— В таком случае, — быстро отреагировал Хокинс, — я прошу убрать из записей всю дискуссию по данному вопросу.

«Что это значит? — недоумевает Гарри. — Как может жюри забыть то, что они слышали?»

Боувил едва заметно улыбнулся Гарри.

— Уважаемые господа присяжные, я заканчиваю. Мы, адвокаты истца, показали, как дремлющие зачатки порока, которые Хелен Кодрингтон проявляла, еще будучи молодой женой, постепенно довели ее до самого гнусного преступления. Мы не видим необходимости и дальше шокировать и утомлять вас рассказом о ее падении, хотя любой французский романист, без сомнения, долго и со вкусом описывал бы, как легко миссис Кодрингтон пленяла людей, как она неизбежно причиняла боль и страдания каждому, кто попадал в ее паутину, — были ли то подруги, наперсницы, любовники или, прежде всего, ее давно заблуждавшийся, а сейчас оставшийся с разбитым сердцем ее супруг.

Гарри уже привык узнавать свое искаженное изображение в этом кривом зеркале. Когда этот процесс закончится и кипы газет пойдут на фунтики для чая или для других хозяйственных надобностей, какой из Кодрингтонов запечатлится в памяти людей? Герой трагедии или мишень для насмешек из фарса? Закаленный в боях воин или Панталоне, этот старый дурак, по заслугам носящий рога?

Когда при первом свидании с Бёрдом он сказал, что хочет развестись, ему это казалось самым естественным и простым решением. Но сейчас Гарри казалось, что он разводится сам с собой. Вернется ли когда-нибудь его прежняя уверенность в себе?

Он снова обернулся и успел заметить, как солиситор Хелен бесшумно скользит по проходу и что-то говорит своей клиентке, и она, поправив вуаль, выходит за ним из зала. Дверь бесшумно закрылась, а Боувил продолжал разглагольствовать о постыдных моментах жизни Хелен Джейн Смит Кодрингтон. «Напрасно ты ушла — ты пропускаешь самое главное!» — мысленно сказал Гарри жене.

— Я призываю вас, — торжественно обратился Боувил к жюри, — принять во внимание все ужасающие обстоятельства этого брака, хотя, возможно, они разрушают традиционное рыцарское представление о женской невинности. Я призываю вас освободить от змеиных колец этого брака одного из самых честных и преданных слуг, которых когда-либо имел наш суверен.

И он с довольной улыбкой посмотрел на Гарри. Но тот, вместо того чтобы испытывать гордость или хотя бы облегчение, чувствовал лишь страшную усталость и полное безразличие.

Во время короткого перерыва он стоял в Вестминстер-Холл, украдкой выискивая Хелен, но ее нигде не было.

Уильям увел его прогуляться по Парламент-сквер, окутанной октябрьским туманом. Слева от Вестминстерского моста простирается грязный хаос самого амбициозного строительного проекта Лондона. Поскольку каждый дюйм территории города был занят теснящимися друг к другу домами, улицами и железной дорогой, застройщики затеяли строительство на самой Темзе: заполонили широкую поверхность воды грязью, загромоздили грудами канализационных труб и назвали все это сооружением набережной Виктории. Такое невозможно было бы объяснить жителю какого-нибудь островка в Тихом океане. Гарри считал себя человеком прогрессивных взглядов, но в данном случае он предпочел бы, чтобы они оставили реку в покое.

— В городе по-прежнему дурно пахнет, — заметил Уильям.

Гарри мрачно кивнул.

— Хотя строительная инспекция уверяет, что обнаружила в реке семгу.

— Что, одну рыбину?