Самая темная ночь - Дженнифер Робсон

– Навестим отца Бернарди? – спросила она.

– Попозже. Давай сегодня вечером. Идемте, девушки, мы почти на месте.

Они ускорили шаг, миновали церковь, кирпичную стену, возле которой чуть не погиб Нико. Земля у стены пропиталась тогда его кровью, и эта кровь все еще была там – Нине показалось, что она видит страшные пятна. Они вышли на дорогу, делавшую в этом месте петлю и снова распрямлявшуюся. Нико протянул правую руку Нине, левую – Стелле, и они бросились бежать.

* * *

Сельва первая поняла, что они уже дома. Собака выскочила из хлева, разразившись таким оглушительным лаем, что Нине захотелось заткнуть уши. А потом к ним кинулись и остальные.

– Мы всё ждали, ждали… – рыдала Роза. – Открытки от Красного Креста пришли давным-давно. А кто-нибудь из вас получал мои письма?

– Нет, но теперь это уже не важно. Тише, тише… – Нико сгреб сестру в объятия. – Мы дома. Мы живы.

– А кто эта прелестная юная синьорина? – поинтересовался Альдо, заметивший Стеллу. Девочка замерла в нескольких метрах от них; вид у нее был неуверенный и немного грустный.

Нина потянула ее вперед, обхватив за плечи.

– Это Стелла Донати. Она выросла в Ливорно, а теперь будет жить с нами. Она много раз спасала меня, когда мы были… – Глядя на счастливые лица детей и на все еще тревожные лица Розы и Альдо, Нина не смогла произнести название того места, где они были со Стеллой.

– Когда они были далеко отсюда, – докончил за нее Нико. – Но теперь мы дома, и нам не терпится увидеть Лючию. Где она?

– Спит в колыбели. В вашей комнате.

Они бросились вверх по ступенькам, забыв о том, что нельзя шуметь, и распахнули дверь в свою спальню. Лючия проснулась, она сидела в колыбели, глядя широко открытыми глазами на незнакомцев.

Нико, как и ожидала Нина, был мгновенно поражен в самое сердце:

– О, доченька моя! Моя драгоценная девочка! Какая ты прекрасная! У тебя волосы, как у мамы!

– Возьми ее на руки, не бойся, – подбодрила его Нина.

Нико так нервничал, что у него дрожали руки, но он отлично знал, как обращаться с детьми. Лючия некоторое время рассматривала его своими круглыми глазками, потом подумала и схватила за нос.

– Поверить не могу! – засмеялась Роза, заглянувшая в комнату из коридора. – Обычно она робеет в присутствии чужих… То есть я хотела сказать – незнакомцев… При виде новых лиц, в общем. Конечно, вы ей не чужие!

Как только Лючия увидела Розу, чары рассеялись – крошечный ротик скривился, бровки нахмурились, и Нико, перестав от растерянности улыбаться, протянул дочку сестре.

– Не волнуйся, скоро она признает вас обоих, – заверила Роза. – Мне кажется, она уже догадывается, кто вы. Я весь день ей о вас говорила. Ты знаешь, кто это, Лючия? Это твоя мама, вот эта прекрасная синьора с курчавыми волосами и глазами орехового цвета. А это твой папа. Твои родители вернулись. Я же обещала тебе, что они вернутся, да? И вот они здесь… – Роза не смогла сдержать слезы. – Господи, через что же вы прошли? Мне и подумать об этом страшно. После всех историй, которые я слышала… А от фотографий в газетах кровь стыла в жилах…

– Не будем говорить об этом сегодня, – пообещала Нина золовке. – Знаешь, мы ужасно проголодались, а я Стелле все уши прожужжала похвалами твоему супу!

Они уже заканчивали ужинать, когда пришел отец Бернарди, – Карло сбегал в дом священника, чтобы поделиться хорошей новостью, сразу после обеда.

Слезы радости мешали доброму отцу Бернарди говорить, и Нина решила отложить рассказ о том, что случилось с ней и с Нико. Вместо этого они собрались вокруг стола, Альдо принес бутылку самой лучшей граппы, и все, кроме Карло, выпили за чудесное возвращение Нико и Нины и за прибавление в семействе Джерарди – за Стеллу.

Анджела и Агнеса объявили, что собираются показать своей новой сестре ферму, а когда Карло принялся возмущаться, что его, дескать, все бросили, Стелла протянула ему руку и попросила представить ее синьору Красавчику, потому что она, дескать, наслышана о нем от Нины и хочет своими глазами увидеть самого прекрасного мула на свете. Пауло и Маттео ушли на второй этаж – Роза велела им переставить кровати так, чтобы у Стеллы теперь тоже было свое место.

– Стало быть, вы случайно встретились в Больцано? – уточнил отец Бернарди; граппа его взбодрила и осушила слезы. – На маленькой железнодорожной станции?

– Да, – кивнула Нина. – Все случилось, как в книжках. Я обернулась и увидела его. Герой моего романа стоял там, мне не понадобилось его искать – он сам пришел ко мне.

– Чудесно, чудесно… И теперь с вами со всеми всё в порядке? Вы хорошо себя чувствуете? И Стелла тоже?

– Да-да. Мы похудели, конечно, но сейчас уже в добром здравии. Я бы назвал это чудом, если бы еще верил в такие вещи. – Горький смысл последних слов Нико смягчил непринужденной улыбкой.

Отец Бернарди покивал и открыл было рот, чтобы что-то сказать, но слова как будто застряли у него в горле. Впервые Нина видела его таким нерешительным.

– Что-то случилось? – спросила она. – Вы собирались нам что-то рассказать?

– Мне бы не хотелось портить такой радостный день и будить дурные воспоминания, но думаю, вы должны знать, что Цвергер мертв. Его солдаты дезертировали, это было перед самым окончанием войны, и он решил в одиночку добраться до Австрии. Но в горах его поймали партизаны и привезли сюда, в Меццо-Чель. В лесу они его избили до полусмерти и собирались повесить на ближайшем дереве, но кто-то вспомнил, что Цвергер чуть не убил Нико на пьяцце. Тогда они притащили его сюда, поставили на пьяцце у стены и расстреляли.

– Вы видели, как это было? – спросила Нина; она слушала, сурово сжав челюсти, и тем не менее была до глубины души потрясена случившимся.

– Я не успел вмешаться, но все же подошел к нему, когда он лежал там, умирая, и предложил принять его исповедь. Хотел дать ему последний шанс на раскаяние. Но он отказался. Отвернулся от меня и через несколько минут умер. Увы, я не нашел в себе ни капли сострадания к Цвергеру. Я не жалею о том, что он умер вот так. С моей стороны это грешно, и я много молился о вразумлении. Но мое сердце слишком упрямо.

Нико медленно кивнул, не сводя взгляда с лица Нины, как будто хотел набраться уверенности в том, что собирался сказать:

– Я не могу вас за это осуждать, падре. Если