Смертельная игра - Фрэнк Толлис

— Само собой, эти снимки позволяют предположить, что герр Хельдерлин и фройляйн Левенштайн были любовниками.

— Предположить? — перебил Брюгель. — А с какой стати еще женатый человек будет целовать руку привлекательной женщине в Пратере, если она не является его любовницей?

— Безусловно, господин комиссар, — ответил Райнхард, — и инспектор фон Булов достоин похвалы за свою сообразительность. — Брюгель не уловил сарказма в словах Райнхарда, но зато у фон Булова на мгновение напряглись мышцы шеи. — Но мы все еще не имеем ответа на главный вопрос, который преследует нас с самого начала. В принципе, я согласен, что Хёльдерлин может быть убийцей. И я выразил это мнение в отчете о подстроенном сеансе. Тем не менее, как это ни печально, убийство фройляйн Лёвенштайн остается таким же необъяснимым, как и месяц назад. Как можно обвинить человека в убийстве и добиться его осуждения, если неизвестно, каким образом оно было совершено?

— Райнхард, — сказал фон Булов, — ваше замечание подчеркивает разницу в наших подходах. Я уверен, что со временем мы узнаем, каким образом герр Хёльдерлин организовал все эти трюки. Мы нашли убийцу, и я не сомневаюсь, что длительное пребывание в маленькой камере, желательно без окон, заставит его во всем признаться. Уверяю вас, скоро вы получите объяснение.

— Вот-вот, — сказал комиссар, смеясь. — Держу пари, мы получим его признание уже через неделю!

— Простите, я не расслышал, — сказал Райнхард, глядя на фон Булова. — Вы в самом деле собираетесь вырвать у него признание, заключив его в одиночную камеру?

— Одиночество и лишения обязательно подтолкнут его к этому.

— Господин комиссар, — обратился Райнхард к начальнику, — я считаю, что есть другой, более гуманный способ заставить господина Хёльдерлина рассказать всю правду. Я прошу разрешения организовать его встречу с моим коллегой, доктором Либерманом.

— Не может быть и речи! — воскликнул фон Булов.

— Почему?

— Это только все испортит. Надо надавить на него, и он заговорит.

— Можно надавить на любого человека, и он заговорит, — резко возразил Райнхард.

— Господин комиссар, доктор Либерман не является полицейским врачом, — обратился фон Булов к Брюгелю.

— При всем моем уважении, фон Булов, — сказал Райнхард прежде, чем комиссар успел ответить. — Ваш наставник, профессор Гросс, считает, что сыщик должен пользоваться всеми талантами, имеющимися в его распоряжении — официальными и неофициальными.

Фон Булов очень удивился, что Райнхард так хорошо разбирается в работах Ханса Гросса, но через секунду уже пришел в себя.

— Да, — ответил фон Булов. — Тем не менее я не считаю доктора Либермана большим талантом. И я не согласен с его методами.

Он перевей свои почти бесцветные глаза на комиссара.

— Дело в том, что Либерман — сторонник Зигмунда Фрейда, чьи идеи чрезвычайно сомнительны, а психология — типично еврейская.

— Господин комиссар, — сказал Райнхард, повысив голос. — В методах доктора Либермана нет ничего типично еврейского. Он внимательный наблюдатель и знаток человеческой природы, что помогло ему догадаться о беременности фройляйн Лёвенштайн по единственной помарке в ее посмертной записке. Его талант просто бесценен.

Брюгель ударил ладонью по столу. Звук был громким, как выстрел.

— Прекратите эти мелочные пререкания, вы двое!

Оба инспектора замолчали.

Комиссар задумчиво теребил подбородок, переводя взгляд с Райнхарда на фон Булова и обратно.

— Хорошо, Райнхард, — сказал Брюгель. — Зовите вашего доктора Либермана. Я даю ему час на разговор с господином Хёльдерлином и ни минутой больше. После этого Хёльдерлин поступает в полное распоряжение инспектора фон Булова.

— Благодарю вас, господин комиссар, — сказал Райнхард, чувствуя, что выиграл одно сражение в уже обреченной войне.

Из-за нижнего каскада над группой тритонов, морских нимф и резвящихся херувимов выглядывала крыша дворца Бельведер. Парочка повернула направо, миновав демоническое лицо с большим носом и длинными закрученными спиралью рогами. Так как рот этого существа был широко открыт, казалось, что оно смеется, но глаза будто запали внутрь. Впечатление было не очень приятным — это напомнило Либерману человека в припадке эпилепсии.

— Я в первый раз надела свое новое крепдешиновое платье, — сказала Клара, — и подумала, что получилось очень красиво. Мне не терпелось показаться тебе в нем. Фрау Корнблю несколько месяцев трудилась над кружевным воротничком, и ты не поверишь, когда я скажу тебе, сколько оно стоило. Сто флоринов! На лифе есть острый вырез, очень скромный, и сзади еще турнюр, как носили раньше.

Они поднялись по ступенькам и прошли мимо амура в фетровой шляпе с пером, одетой набекрень, который почему-то выглядел разгневанным. Фигура должна была символизировать апрель, но ребенок напоминал, скорее, капризного и странно одетого предвестника сельского лета и выглядел совершенно нелепым.

— Каким эффектным было мое появление! — продолжала Клара. — Фрау Баум подошла поздороваться и провела меня через комнату. На меня все смотрели, но я держалась хорошо. Мне удалось сохранить невозмутимый, даже высокомерный вид, хотя сердце мое так стучало! По правде говоря, у меня даже голова закружилась… корсет был очень тесный…

— А его нельзя как-нибудь ослабить? — спросил Либерман.

— Конечно нет, — ответила Клара с едва заметным раздражением в голосе. — Тогда пропадет весь эффект от острого выреза.

Либерман кивнул:

— Понятно.

В вечернем свете Бельведер стал розовым. Он выглядел как огромное пирожное — сахарная глазурь каменной кладки и крыша из марципана.

— Так вот, фрау Баум познакомила меня с некоторыми людьми: семейством Харди и сестрами Лихтенхельд, и мы немного поболтали. Но Флора пошла искать свою кузину, и я осталась одна. И вдруг непонятно откуда появился герр Корнгольд.

— Корнгольд?

— Деловой партнер моего отца и, я думаю, твоего отца тоже.

— А, да.

— Слушай, Макс, он вел себя так нагло, ты не представляешь! «А-а-а, — говорит он, — я не сразу узнал вас, малышка Вайс. Гусеница превратилась в бабочку». — Клара очень похоже изобразила этого напыщенного повесу. — И мне пришлось стоять там, в углу, и слушать его чепуху, которую он мне говорил, пялясь на меня поверх бокала шампанского. Я думала, что это никогда не кончится… И у него вставные зубы, я уверена.

Либерман улыбнулся, очарованный тем, как Клара с отвращением поежилась, он почувствовал дрожь ее плеча своей рукой.

— Затем появился ни кто иной, как фрау Корнгольд. Вообще-то я очень хорошо ее знаю. Мы с мамой часто встречаем ее в городе и всегда останавливаемся поболтать. Но она проплыла мимо, высоко задрав подбородок, и даже не улыбнулась. «А что случилось с фрау Корнгольд?» — спросила я. «Она ревнует», — ответил герр Корнгольд. «Но к кому?» — удивилась я. «К вам, конечно», — сказал он и подмигнул мне, представляешь?