Сталин и Гитлер - Ричард Овери

Дворец Советов должен был стать самым большим зданием в мире. С площадью его основания 110 000 кв. м и высотой 420 м, это сооружение должно было превзойти недавно построенный Эмпайр-стейт-билдинг в Нью-Йорке. На его обширном фундаменте – таком огромном, что на его создание было потрачено 16 % всего цемента, производимого за год в СССР, – стояли шесть слоеных ярусов-колонн, одна на другой. Над всем сооружением должна была возвышаться величественная статуя Ленина в 90 м высотой, в три раза более высокая, чем статуя Свободы. Это творение с возведенной к небу гротескной тридцатипятиметровой рукой и шестиметровыми пальцами могло быть видимым с расстояния сорок миль от него5. Ко входу в чрезмерных размеров громадный псевдоклассический дворец должен был вести специальный проспект, местами в 250 м шириной, который бы пролег прямо через центр Москвы. Внутри, под стометровым куполом, находился зал съездов на 21 000 делегатов мирового социализма. Все вместе это должно было создавать образ идеального города премодернистской эпохи, памятника новой утопической цивилизации, сравнимого с семью чудесами древнего мира. «Мы его построим, – писал один панегирист, – так, что он будет стоять, не устаревая, вечно»6.

Хотя, возможно, Сталин не подозревал об этом, но Гитлер также мечтал о рекордном по размерам здании. В выставочных помещениях опечатанного здания Берлинской академии художеств стояла 30-метровая модель огромной аксиальной дороги, пролегающей через центр Берлина. На ее середине стоял гигантский Центр съездов, Фольксхалле. Проект этого сооружения был основан на рисунке Гитлера, который он саморучно нарисовал в середине 1920-х годов. Все это сделало необходимым создать безопасный проход из здания рейхсканцелярии в комнаты, где располагалась модель, в результате фюрер стал по ночам водить гостей по этому проходу, вдоль рядов фонарей, чтобы показать им, на что будет похож новый Берлин7. На одном месте проспекта шириной 120 метров – специально спланированного так, чтобы он был шире Елисейских Полей на одну треть, должна была стоять громадная триумфальная арка, монумент в честь немцев, погибших в Первую мировую войну, чьи 1,8 миллиона имен предполагалось выгравировать на 117-метровой стене. Центральным зданием всего комплекса должен был стать Фольксхалле; его огромный зал съездов должен был вмещать 200 000 человек, что делало бы его самым большим конференц-залом в мире. Купол диаметром 250 метров и высотой 74 метра превысил бы объем купола собора Святого Петра в Риме в семь раз. Здание должно было быть очень высоким, но его предполагаемая высота в 290 метров была значительно ниже Дворца Советов, что вызывало неудовольствие Гитлера. Как и сталинский монумент революции, творения Гитлера замышлялись для потомков его утопии. Как он заявил об этом на партийном съезде в 1937 году, эти здания строились не для 1940 года, и даже не для 2000 года, а «они должны были стоять, как соборы нашего прошлого, все следующие тысячи лет»8.

Ни один из этих памятников диктатурам не был воплощен. Строительство Фольксхалле было отложено с началом войны и планировалось возобновить его после победы силами трехмиллионной армии пленных иностранных рабочих. Модель исчезла из Берлина в 1945 году9. Дворец Советов расположили на заболоченном месте, в котором находилось не менее 117 ключей. Протечки грунта сначала прикрыли слоем битума; затем в попытке остановить стоки воды использовались тысячи местных могильных плит. Во время войны усиленные стальные каркасы были сорваны для того, чтобы из них делать противотанковые ежи. После войны Сталин приказал возобновить строительство, однако технические трудности оказались непреодолимы. От проекта, отложенного, пока Сталин был жив, а не отмененного, отказались в 1950-х годах, а в 1960 году котлован превратили в гигантский обогреваемый плавательный бассейн10. Впоследствии на этом месте был воссоздан храм Христа Спасителя.

Строительство самых впечатляющих зданий было лишь частью еще более захватывающей программы превращения Москвы и Берлина в такие столицы, которые по свое монументальности и символической значимости обгонят как все древние, так современные города. Помимо столиц, в обоих государствах предполагались в высшей степени амбициозные планы перепланировки городского и сельского ландшафтов, как яркое проявление новой эры. В основе этих планов лежала совершенно утопическая цель: созданная диктатурами среда должна была сплотить общество будущего, придать ему необходимые черты и отрегулировать его жизнедеятельность. И Берлин, и Москва выделялись как основные центры нового глобального порядка. «Берлин», – заметил Гитлер в 1941 году, – «станет однажды столицей всего мира», следовательно, были необходимы достаточно грандиозные здания, способные отразить мощь и достижения новой Германской империи11. Москва же рассматривалась как центр мирового социализма, новый Иерусалим, где идеальное общество будет жить в идеальном городе12.

Оба диктатора не любили города, которые достались им в наследство. Берлин казался Гитлеру типичным «массовым» городом, застроенным хаотично, переполненным зарождающимся большевизмом и разрушенным эгоистичной буржуазией. Старая рейхсканцелярия, как он полагал, «больше подходит для мыльной компании»13. В какой-то момент он серьезно задумывался над идеей строительства совершенно нового, «идеального» города за пределами Берлина в Мекленбурге, нечто вроде Германской Бразилии, но передумал14. В одобренном им плане Москвы Сталин описывал старый город как жертву «варварского российского капитализма в его худшем проявлении». Он раздраженно высказывался по поводу того, что улицы и площади здесь неровно спланированы15. Ни один из диктаторов не одобрял архитектурные усилия, предпринимаемые в 1920-х годах, с тем чтобы усовершенствовать планировку двух городов. Сталин был главным инициатором резолюции Центрального комитета в 1930 году, направленной против экспериментальных стилей жизни, а в 1931-м – против того, что было названо архитектурным «формализмом» – зданий, отразивших восхищение модернистов перед простыми, функциональными конструкциями из стекла, стали и бетона, воплощенными в работах германской школы «Баухаус» в Дессау. Многие модернистские подходы находились в струе более широкой волны культурных экспериментов и художественных утопических исканий послереволюционной России. Так, один архитектор выдвинул проект общежития «Лаборатория сна», где бы спящим массам навевалось социалистическое сознание путем тщательно подобранных шумов и ароматов, благоухающих коллективизмом16. Другой предложил построить огромное здание с общинными апартаментами, в которых жильцы должны были существовать согласно «Схеме жизни» и где жизнь была бы прописана по каждой минуте от подьема в 6.00 утра до «подготовки ко сну» (обязательно полагалось принять душ), на которую отводилось 10 минут, в 10.00 вечера17. Сталин отклонил все эти фантазии как «мелкобуржуазные».

Модернизм был не в чести и у Гитлера. «Баухаус» был закрыт в апреле 1933 года, когда его офисы опечатало гестапо. Гитлеровский режим не привлекали не приукрашенные ничем простые функциональные здания из стекла и бетона, так как они не являлись проявлением буржуазных ценностей, а служили «большевистскими конструкциями»18. Этим конструкциям Гитлер предпочитал архитектуру, воплощающую идею естественного сообщества, не разделенного на город и сельские поселения, сочетающую современную технику с классическими образцами, объединяющую в единое целое народ, партию и ее лидера. Но в теории эти замыслы редко получали четкую формулировку, и было бы ошибкой в стилистических предпочтениях Гитлера усматривать тоску по деревенской простоте и благоухающим садами сельским окрестностям. Его основные интересы заключались в монументальной городской архитектуре, призванной отразить грандиозное великолепие и историческую непреклонность новой Германской империи. Его концепция носила вневременной характер, это не были идеи, родившиеся в ответ на вызов времени. Архитектура помпезных зданий, очевидно, перекликалась с классическим прошлым, но в своем экстравагантном выражении власти она была вполне в духе времени. Проект гигантского аэропорта, созданный Эрнстом Сагебилем для Темпельхоф-аэродрома, был далек от ясных, светлых форм, характерных для Веймарского модернизма, но и классическим он был лишь в очень незначительной степени, тогда как в функциональном отношении это было, несомненно, футуристическое сооружение19.