Сталин и Гитлер - Ричард Овери

Огромные усилия во время войны аппарат государственной безопасности направил на организацию геноцида евреев. Расовая политика режима изображала их врагами рейха, и гестапо обращалось с ними так, как будто они действительно были их политическими оппонентами. В результате политическая полиция применяла в процессе выявления и депортации евреев те же методы полицейской слежки, политического преследования и жестокого насилия, которые применялись по отношению к коммунистам в начале 1930-х годов. Случалось, что в лапы гестапо попадал еврей, в то же время являвшийся и коммунистом. В марте 1940 года немецкий эмигрант, еврей Йозеф Малер, вместе со своей женой был выслан из Нидерландов в Германию, где его ожидали арест местным гестапо и содержание в предупредительном заключении. Он был активным коммунистом с 1932 года и начиная с 1937 года, с момента его отъезда из Германии, занимался распространением информации об условиях жизни в Германии через свои контакты с зарубежными товарищами по убеждениям. Супругов жестоко пытали в течение нескольких лет, но ни он, ни его жена ничего не сказали. В конце концов их отправили в концлагерь в Вестерборке в апреле 1941 года, откуда жену Малера отправили на смерть в восточном концлагере. Полиция продолжала свое беспощадное расследование. Она обнаружила, что у Малера была внебрачная дочь, и из нее они вытянули нужные показания. Малера снова затащили в подвалы гестапо в Дюссельдорфе, но он даже после месяцев пыток отказался выдать им нужные сведения. 2 сентября 1943 года, так и не сумев раскрыть подпольную сеть, которую они пытались выявить, гестапо расстреляло Малера83.

Полиция потратила тысячи часов работы, расследуя выдуманные преступления евреев или просто разыскивая спрятавшихся евреев, пытавшихся скрыть свою национальную принадлежность, подобно тому как это делали кулаки и прочие буржуазные элементы в Советском Союзе. Не-евреи могли стать объектом преследования, если они давали убежище своим соседям евреям или скрывали у себя еврейских детей, но многие люди по всей оккупированной Европе тем не менее осмеливались на это. С 1941 года в Германии простые разговоры с евреями, деловые контакты или обычное общение с ними стали рассматриваться как политическое преступление84. Преступлением для самих евреев было отсутствие у них опознавательного знака – желтой звезды Давида, ношение которой стало для них обязательным с 15 августа 1941 года. Гестапо с упрямой настойчивостью выслеживало евреев по всей Европе просто за то, что они евреи. И все, кто чинил препятствия в этом, считались соучастниками преступления. Эти операции проводились с ужасающим буквализмом.

В одной деревне в отдаленной части Белоруссии женщина, стоя в толпе евреев на краю общей могилы в ожидании расстрела, размахивала документом, подписанным местным главой, который подтверждал, что она не еврейка. Немецкий чиновник прочитал бумагу и отпустил ее, хотя здесь, на вражеской территории в сотнях миль от рейха, для него не имело ни малейшего значения, будет ли женщина расстреляна или нет85.

Большинство жертв системы террора в Германии во время войны были убиты на почве расовой принадлежности. Большая часть из них была расстреляна не службами государственной безопасности, а людьми из СС, регулярными войсками либо местными антисемитскими полувоенными формированиями. РСХА действовало как импресарио, организуя, классифицируя и поставляя миллионы жертв. Остальная часть германского населения, хотя и обязанная следовать законам о диффамации, пораженчестве и деморализации, находилась под менее скрупулезным надзором систем безопасности. Только 13 % из тех, кто оказался под следствием за то, что слушал иностранное вещание, были осуждены86. В большинстве случаев выражения недовольства, о которых было сообщено полиции, власти ограничивались простым предупреждением. И только в отношении тех, кого квалифицировали как врагов или социальных маргиналов, подобно контрреволюционным «врагам» в Советском Союзе, аппарат репрессий действовал непреклонно и беспощадно, до конца выполняя свою миссию. Некоторые из тех, кто попал в сети служб безопасности, были действительными оппонентами режима (хотя другие оппоненты могли выжить, оставаясь необнаруженными). В этом состоит жестокая ирония истории, что жертвами преследований со стороны обоих режимов стали миллионы ни в чем не повинных граждан. Большая часть работы систем безопасности, направленной на поиск и уничтожение врагов, была пустой тратой времени. Заговоры существовали только в их воображении, это были вымышленные фантомы.

* * *

Однажды в тюрьме, в которой он находился, Стефан Лоран слышал, как д-р Фриц Герлих, эсэсовский офицер, находясь почти без чувств, весь облитый кровью после того, как его избивали дубинкой люди из СА, едва добравшись обратно в камеру, выкрикивал: «Вы полностью заслуживаете того, что получили!»87. Этот эпизод отражает один важный момент взаимоотношений между аппаратом репрессий и обществом, которое подвергается репрессиям. Если репрессиям было суждено осуществиться, большая часть общества должна была идентифицировать себя с ними или даже одобрять эту деятельность. Сталин не был совсем неискушенным человеком, когда в 1932 году, во время интервью с Эмилем Людвигом, отверг его замечание о том, что советские люди были просто «воодушевлены страхом»: «Неужели вы думаете, что мы могли удержать власть и получать поддержку огромных масс населения в течение четырнадцати лет только с помощью запугивания и террора?»88

В обеих диктатурах аппарат репрессий был реальной частью общества, а не некой абстракцией. Им руководили полицейские чиновники и полицейские, рекрутированные из самого населения, а не откуда-то извне. В обеих диктатурах многие из тех, кто жестоко преследовал троцкистов или евреев, имели за своими плечами долгую карьеру обычных полицейских работников; многие из них успешно продолжали работать и служить и после смерти диктаторов. Некоторые из них были членами партии, в большей части это касалось Германии, чем Советского Союза, но даже глава гестапо Генрих Мюллер сначала был непартийным человеком и вступил в нее только в 1938 году. Другие оказались в полиции безопасности совершенно случайно, привлеченные в нее из обычной полиции, или из партийных организаций. Многие из них, были, по описанию Кристофера Браунинга, «просто обывателями», доведенными до озверения характером их работы. Лишь немногих из них можно было бы назвать социопатами89. Это были скорее огрубевшие, чем изначально жестокие и звероподобные личности. Один психиатр, осматривавший Адольфа Эйхмана после его поимки израильскими спецслужбами в 1960 году, заявил, что тот был совершенно нормальным человеком: «в любом случае нормальнее, чем я, после того как я его осмотрел»90.

Для огромного большинства людей, избежавших репрессий, повседневная жизнь была также более нормальной, чем это какая-либо из диктатур позволяет предположить. Вполне можно было прожить в Германии весь период диктатуры, оказавшись свидетелем государственных репрессий не более двух-трех раз за все двенадцать лет, например, как головорезы СА избивали до смерти рабочего в марте 1933 года, как в 1938 году болтливого соседа, настроенного против нацистов, забрали на полдня в полицейский участок, чтобы порекомендовать ему держать язык за зубами, как в сентябре 1942 года одного дантиста-еврея выслали в «поселение». Советский рабочий так же мог безмятежно прожить все двадцать лет сталинской диктатуры, испытав лишь несколько часов страха, наблюдая тревожащие события – арест технического директора в марте 1937 года, исчезновение в 1941 году товарища по работе с немецким именем, ремонт заводской дороги бригадой заключенных в течение недели в 1947 году. Ни один человек в обеих системах не мог позволить себе жить, не осознавая того, что службы государственной безопасности всегда начеку, но для обычных граждан, не интересующихся политикой, счастливых тем, что они не принадлежали к группе людей, заклейменных врагами, это отношение скорее заключалось в благоразумном проявлении уважения, даже одобрения, чем в непрерывном состоянии страха.