Северная война - Андрей Бондаренко

Князь-кесарь вошел следом, сопя и громко щелкая ключом в замке, запер дверь, взял у Егора один из фонарей, переваливаясь с боку на бок, уверенно пошел вперед.[34]

— Это бывшая палата приказа Тайных дел, — пояснил на ходу Ромодановский. — Прежний царь, Алексей Михайлович, учредил сей приказ.

Палата была сводчатой, очень низкой, стены ее были местами покрыты паутиной и плесенью, под ногами громко хрустел засохший мышиный помет.

Неприятно завизжав ржавыми петлями, в торцевой стене приоткрылась еще одна неприметная дверь.

— Кто там бродит? — строго спросил чуть дребезжащий старческий голосок. — Отвечай, а то пальну из пистоля!

— Я это, Лука, князь Федор! — торопливо известил Ромодановский и, обернувшись, уважительно пояснил Егору: — Этому псу верному будет более девяноста пяти лет. Из них последние — без малого — тридцать пять, он провел здесь, охраняя тайную сокровищницу Алексея Михайловича Тишайшего. Один раз в полгода ему доставляют запасы продовольственные, свечи, новую одежку. Колодец с чистой водой тут имеется… Дрова? Здесь они совсем даже без надобности: круглый год в этих помещениях одинаково — не тепло, но и не холодно… Вот так-то оно, сэр Александэр, господин генерал-губернатор!

Древний Лука, одетый, впрочем, очень даже чисто, только вот — по седым длинным волосам и бороде старика бодро ползали, временами подпрыгивая, многочисленные вши и блохи, провел их в другое помещение: квадратное, с ровными бревенчатыми потолками, общей площадью метров в пятьдесят — шестьдесят.

У противоположной стены комнаты — в неярком свете свечных фонарей — виднелись пять громоздких дубовых шкафов, чьи широкие полки были плотно забиты толстыми кожаными папками и многочисленными пергаментными свитками.

— Вот здесь они и хранятся — секретные дела давно минувших дней! — грустным басом поведал князь-кесарь и показал старому сторожу рукой на средний шкаф: — Давай, старинушка, отодвинь. Отодвигай, кому я говорю! — повысил голос, после чего, тяжело вздохнув, тихо добавил: — Сам Петр Алексеевич велели. Видно, заканчивается, Лука, твоя тайная служба. Скоро выйдешь в мир, на солнышко посмотришь, послушаешь птичек…

Старик, испуганно сгорбившись, шаркающей походкой подошел к правому краю центрального шкафа, с трудом опустился на колени, загородив от зрителей своей неожиданно широкой спиной все дальнейшие манипуляции. Раздался чуть слышный хрустальный звон, тяжелое дубовое изделие плавно и совершенно бесшумно развернулось на девяносто градусов вокруг своей оси, открывая доступ к металлической двери неизвестного фиолетового металла.

Князь-кесарь, еще раз вздохнув тяжело и бесконечно печально, подошел к странной темно-фиолетовой двери, достал из внутреннего кармана своей шубы очередной ключ, на этот раз узкий и длинный, неправдоподобно ярко-золотистый, вставил его в крохотную и узкую замочную скважину, надавил, дверь послушно раскрылась.

«Вот-вот, сейчас вы с князем-кесарем войдете в эту супертайную сокровищницу, а сей древний страж дверь и захлопнет! — засомневался внутренний голос. — Все, приехали! Пишите письма мелким почерком…»

— Проходи, Данилыч! — скупо кивнул своей тяжелой головой, обремененной коротким, но очень пышным черным париком, князь-кесарь. — Смело проходи!

Уже переступая за порог сокровищницы, Егор краем глаза заметил, как Ромодановский несильно ткнул чем-то блестящим, чуть высунувшимся из длинного рукава шубы, верного сторожа точно в солнечное сплетение. Старик, не издав ни единого звука, медленно опустился на колени…

— Дело закончено — пора хвосты рубить! — доходчиво (словно генерал ФСБ из двадцать первого века) пояснил князь-кесарь. — Жалко, конечно, старинушку! Но так полагается. Отцы наши так поступали, деды… Нам ли переиначивать? Ну, господин генерал-губернатор, готов принять сокровища царя Тишайшего? — недобро и внимательно посмотрел на Егора своими серо-желтыми, волчьими глазами…

«Не любит он тебя, братец! — печально резюмировал внутренний голос. — Да что там „не любит“ — ненавидит люто…»

Они вошли в узкий зал, дальняя стена которого терялась где-то — во мраке веков… Вдоль одной из боковых стен выстроились в бесконечный ряд древние чеканные серебряные ендовы, иноземные золотые кубки на длинных витых ножках, массивные серебряные и позолоченные лохани, стопки золотых и серебряных блюд. Особняком располагались два льва — из чистого серебра — с золотыми гривами и большой павлин литого золота — с глазами-изумрудами. По другой стене тянулись широкие дубовые полки, заполненные разномастными — кожаными и сафьяновыми — мешками и мешочками. Некоторые мешки уже давно истлели по швам, и на каменном полу перед ними лежали горки серебряных и золотых монет.

— Золото, в основном, голландские ефимки, — невозмутимо пояснил князь-кесарь. — Их здесь должно быть ровно пятьдесят два мешка…

Неожиданно по залу пробежал легкий ледяной ветерок, мерзкий и протяжный голос чуть слышно прошелестел:

— У-у, суки! Ходят тут всякие… Вороги! Чтоб вам пусто было…

Егор замер, напряженно вслушиваясь, высоко поднял фонарь над головой. Молчал, недовольно сопя, и Ромодановский.

Спустя секунд десять — пятнадцать из боковой стены комнаты выскользнул высокий светлый силуэт — мужчина в старинных белесых доспехах, с прозрачным боевым топором в руках. Призрак, недовольно стеная и охая, пересек помещение наискосок и мгновенно скрылся в противоположной стене.

— Крепкие у тебя нервы, Александр Данилович! — с легкими нотками удивления в голосе одобрил князь-кесарь. — У иных деятелей ноги давно бы подкосились, да штаны бы промокли насквозь. Ты же вроде не падаешь, да и портки остались сухими…

— Это был Дух Алексея Михайловича? — хриплым и чуть дрожащим голосом неуверенно спросил Егор.

— Он самый! Да ты не трясись так. Он безобидный совсем. Ну ходит, ну ругается и ворчит. Ничего страшного, в общем, дело-то — насквозь житейское… Ладно, господин генерал-губернатор, пошли дальше. Дел у меня сегодня невпроворот. Кровавых — в том числе…

На дальних полках лежали груды собольих и пыжиковых шкурок, отрезы бархатов и шелков, над которыми недовольно перепархивали стайки потревоженной моли.

— Меха-то и ткани — сгнили уже! — низко склонившись над широкой полкой, недовольно проворчал Егор. — Лет бы на десять — пятнадцать пораньше…

— Раньше — незачем было! — жестко пояснил Ромодановский. — Слово я давал покойному Алексею Михайловичу, что все эти богатства пойдут только на дело великое и нужное — для всей России… Новый знатный город на Балтийском побережье — великое дело! И батюшка нашего царя — в свое время — мечтал об этом…

— На сколько здесь будет добра, Федор Юрьевич? — шепотом спросил Егор.

— Миллиона на полтора, наверное. Года на два, может, и на три хватит тебе… Загружай все в возки, прячь, охраняй, пользуй. Только, прошу, записывай тщательно — как и что. Не сегодня, так через три года Петр Алексеевич потребует от тебя, охранитель, подробного отчета. Да и я подключусь…