Философия освобождения - Филипп Майнлендер

противоречило бы природе. Святой приходит в жизнь с очень определенным характером и очень определенным духом, и оба они были сформированы в

потоке мира. Поэтому неизбежно наступил момент, когда его воля должна была воспламениться знанием и перейти в отрицание. Где во всем этом процессе индивидуального развития есть хоть малейшая галочка, на которую можно было бы повесить глупое возражение? Не действуя против природы, святой стоит посреди движения вселенной, и если в его смерти его тип перестает существовать во вселенной, это должно было произойти с намерением цели целого.

Тогда мы должны отметить, что тот, кто подавляет сексуальный инстинкт, ведет борьбу, в которой сумма сил во вселенной ослабляется более эффективно, чем при самой полной преданности жизни. Как справедливо заметил Монтень:

Легче всё жизнь носить кирасу чем быть непорочным:

(Je trouve plus aysé de porter une cuirasse toute sa vie, qu’un pucellage, et est le voeu de la virginité le plus noble de tous les voeux comme estant le plus aspre.)

(О стихах Вергилия.)

А индейцы говорят: легче вырвать добычу из пасти тигра, чем оставить неудовлетворенным половой инстинкт. Но если это так, то и в этом отношении святой находится на службе у природы: он преданно жертвует ей и тем самым ускоряет ее ход наиболее эффективным образом.

Целомудренный использует свою силу, чтобы контролировать себя.

Борьбу, которую дитя мира ведет с миром и затем продолжает в своих потомках, непрерывно реагируя на действия извне, дитя света, смиренное и гордое одновременно, мужественно, как никто другой, закладывает в свою грудь и борется с ней, истекая кровью из тысячи ран. В то время как дитя мира восклицает в великом ликовании:

Это так неповторимо прекрасно – умереть самой жизнью! Позволить потоку разбухнуть так, чтобы лопнула вена, которая должна его принять! смешать высшую похоть и трепет разрушения! (Гебель, Фридрих.)

Мудрый человек выбирает один только трепет уничтожения, созерцая абсолютное небытие, и отказывается от похоти; ибо после ночи наступает день, после бури – сладкий покой сердца, после бурного неба – чистый свод эфира, сияние которого – маленькое облачко (возмущение, вызванное половым инстинктом) омрачает его все реже и реже, а затем абсолютная смерть: освобождение от жизни, освобождение от самого себя!

Мудрый герой, самое чистое и славное явление в мире, создает в нем истинное и настоящее счастье для себя, и тем самым он, как никто другой, способствует движению вселенной из бытия в небытие. Ибо, во-первых, он знает, что его форма будет разрушена в смерти, и, «нося это верное сокровище в груди своей», полностью удовлетворенный и не ищущий больше ничего для себя в мире, он посвящает свою жизнь жизни человечества. Однако благодаря этому, а также благодаря победоносно завершившейся борьбе в его груди, он также славно выполнил работу, которую он должен был выполнить как организм для вселенной, когда однажды он войдет в уничтожение из небесного царства мира своего сердца.

19.

Мы признали, что органическое царство является наиболее совершенной формой для уничтожения химических идей, которые циркулируют в нем, и отметили, что однажды оно распадется и исчезнет с той же необходимостью, с которой оно появилось на свет. Это событие, а затем падение вселенной, полное и тотальное уничтожение суммы сил, действующих в мире, – вот что мы сейчас должны созерцать.

Мы завершили физику выводом, который следует из нее:

Мир неразрушим. Движение неорганического царства – это бесконечная цепь связей и развязок; движение органического царства – это поступательное бесконечное развитие от низших форм жизни к высшим; но сила, заключенная в мире, постоянно ослабевает в этом движении.

В то же время мы оставили за собой право пересмотреть этот результат в метафизике. Мы уже сделали это косвенно в вышеизложенном и, таким образом, должны объяснить, что результат физики был по существу односторонним. Вся Вселенная, постоянно ослабляя свою силу, переходит из бытия в небытие, и череда событий, которым мы уже должны были дать начало в аналитике, также будет иметь конец.

Они не бесконечны, но заканчиваются в чистом абсолютном небытии, в nihil negativum.

Если в политике, где мы следили за ходом развития человечества, наиболее определенной частью нашего опыта, мы не решались подробно определять его ход от настоящего к идеальной цели в будущем, а только называли несколько выдающихся форм, через которые оно должно

пройти, то теперь, когда мы должны построить более отдаленный ход всего мира, из которого только исчезающе малая часть дана нам как опыт, мы будем действовать с величайшей осторожностью и основываться только на том, что логически определено.

Хотя нам известны лишь очень немногие процессы во Вселенной и наши знания обо всей природе фрагментарны и отрывочны, тем не менее, у нас есть непоколебимая уверенность в том, что все в мире происходило, происходит и будет происходить в силу необходимости.

Каждое событие, известное или неизвестное нам, происходило с необходимостью и имело необходимые последствия. Но все происходило и происходит, говоря метафорически, ради одной цели, ради небытия.

Соответственно, наше незнание о революциях, произошедших на всех звездах, не может причинить нам боли. Возникла ли органическая жизнь вообще на всех звездах, или на большинстве из них, или вообще ни на одной, или она уже снова угасла, для нас не имеет никакого значения. Мы знаем цель мира, и мы знаем, что средства для ее достижения были выбраны с высочайшей мудростью.

Поэтому пока что мы воздержимся от созерцания Вселенной и обратим свой взор исключительно на нашу планету.

Именно человечество дает нам здесь первую точку отсчета. Я доказал в политике, что, подчиняясь великому закону страдания, который делает волю людей все более слабой, а их дух, напротив, все более ярким и всеобъемлющим, он неизбежно должен привести к идеальному состоянию, а затем к небытию. Не иначе: это неумолимая, непреложная судьба человечества, и хорошо ему, когда оно погружается в объятия смерти.

Как я уже отмечал в «Политике», совершенно безразлично, принесет ли человечество «великую жертву», как говорят индейцы, или «откровение детей Божьих, которого с нетерпением ожидает вся тварь», как говорит Павел, в моральном энтузиазме, или через бессилие, или в диком, фанатичном взрыве последней жизненной силы. Кто может предсказать это? Достаточно, жертва будет принесена, потому что она должна быть принесена, потому что это точка перехода для необходимого развития мира.

Но как только он будет принесен, произойдет не что иное, как то, что в театре называется эффектом выстрела. Ни солнце, ни луна, ни звезды не исчезнут, но природа будет спокойно продолжать свой путь, но под влиянием изменений, которые принесла смерть человечества и которых не было раньше.

Здесь мы тоже осторожны и не гонимся за разумом. Лихтенберг однажды сказал, что горошина, брошенная в Северное море, поднимет уровень моря на японском побережье, хотя изменение уровня не может быть воспринято человеческим глазом. Также логически несомненно, что пистолетный выстрел, произведенный на нашей Земле, окажет свое действие на Сириус, более того, на самые крайние пределы неизмеримой вселенной; ибо эта вселенная находится в самом огромном напряжении и не является хромой, ничтожной, так называемой бесконечностью. Поэтому мы будем осторожны и не станем выдвигать гипотезу, в которой мы шаг за шагом ищем последствия великой жертвы; ибо что мы сможем получить, кроме фантазии, имеющей ценность сказки, которую бедуин рассказывает своим товарищам в мерцающей звездной ночи? Мы довольствуемся простым утверждением, что уход человечества с мировой арены будет иметь последствия, которые лежат в единственном и неповторимом направлении Вселенной.

Однако мы можем с уверенностью утверждать, что природа не допустит появления новых человекоподобных существ из оставшихся животных; ибо то, что она задумала в отношении человечества, т.е. суммы отдельных существ, которые