Беда - Джесси Келлерман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ты послал двух бандитов в форме запугивать меня, — сказала она. Села, утерла рот. — Что мне было делать? Ты поступил дурно, Джона Стэм, тебя следовало одернуть. Сожалею, если такой оборот событий причинил тебе неудобство, но, право же, ты неблагодарен, Джона Стэм. Я же могла и не промолчать, а рассказать офицеру Крупке[27]и его напарнице, как ты избивал меня.
— Это не сработает, — сказал он. — Ты проиграешь.
— Мы, из Лиги Плюща, не проигрываем. — Она слегка откашлялась. — Не зайдешь на чашечку чая? Неловко вести такие разговоры на лестничной площадке.
— Мариса Эшбрук, — напомнил он. — Ей ты проиграла?
Впервые ему удалось застать Ив врасплох, но она тут же пожала плечами.
— А… — И вновь утерла рот. — Ты все перепутал. Она была вовсе не как Рэймонд, не как ты, если на то пошло. У нас с ней были особые отношения, и то, что с ней случилось, — трагедия, — это все же был просто несчастный случай.
Она перекатилась по полу, стала гладить Джона по щиколотке. Захоти он, мог бы рубануть ногой ей по горлу. Он сделал еще один шаг назад.
— Не трогай меня, пизда.
— Джона Стэм, мне точно известно, что в семье тебя таким словам не учили. Кстати, как поживает твоя семья? Это я росла не как ты, не в Мейберри.[28]Мои родители вечно цапались как кошка с собакой. Трудная жизнь. Либо прислушиваться, как отец всю ночь колотит мать, либо вмешаться и в таком случае самой отхватить ремня. А иногда, когда я пыталась ей помочь, она же и била меня за то, что вмешалась. У моих родителей имелись строгие правила, неписаные, постоянно пересма…
— У которых твоих родителей? — уточнил он. — У тех, которые умерли от рака, или у тех, которые расстались, когда твоя мать сбежала с Лу Ридом?
Она рассмеялась:
— Умница. Ладно, раз уж спросил. Мой отец — бухгалтер. Моя мать — учительница. Они живут в Бал-ли-море. Возможно ли сочинить более скучный миф о собственном происхождении? И для протокола: они никогда не ссорились. Ни разу в жизни. Très ennuyeux.[29]Думаю, и секс у них бывал раз в геологическую эру.
Нужно уходить. Поскорее, пока снова ей не врезал. Черный двойник готов был вырваться на свободу. Ив, похоже, читала в его душе: слегка улыбнулась, раздвинула ноги, позвала:
— Иди сюда.
Он вызвал лифт.
— Знаешь, я видела, как ты ее целовал.
Он не оборачивался.
— Ту женщину, — пояснила она. — Губастую. Я очень ревновала. Думала, не стоит ли объяснить ей, что я при этом чувствую.
Приехал лифт.
Джона не вошел в него.
Двери лифта сомкнулись.
Он сказал:
— Это подруга Вика.
— Аааааааа, — протянула она. — А со стороны посмотреть — по уши в тебя влюблена.
— Не трогай ее.
— Возможно, я загляну к вам пометить территорию. — Она поднялась.
Он снова нажал кнопку вызова лифта.
— Вспомни любой великий роман, — сказала она. — Антоний и Клеопатра, Ромео и Джульетта, Гумберт и Лолита, Том и Джерри. Все они рождаются в муках. Может, все это вымысел, но ничего более устойчивого в нашей культуре нет. Мода меняется, а эти сюжеты остаются. Знаешь, я ждала тебя сегодня. Приятно видеть, что ты — все тот же надежный и предсказуемый Джона, в которого я влюбилась.
Он шагнул в лифт, и она повторила ему вслед: Я люблю тебя.
Пятница, 17 декабря 2004
Отделение психиатрии детей и подростков,
третья неделя практики
В пятницу он не сдавал экзамен — о дне экзамена его, как было сказано, известят отдельно. Он сидел в кабинете доктора Пьера с Сулеймани, Иветтой, Адией, в присутствии самого декана, который вел слушания с беспристрастной и невротической точностью: Перри Мейсон, попавший в пьесу Кафки. Судя по тому, как Адия с трудом держала себя в руках, в кои-то веки она была трезва и необкурена. В показаниях путалась, излагала дело то так, то эдак. На вопрос, как она вообще узнала о свершившемся преступлении, ответила: Она мне рассказала.
Тогда привели ДеШону и поговорили с ней наедине. Адия и Джона дожидались снаружи, в приемной, где красовался герб больницы. Адия то пыталась окрыситься на Джону, то пряталась глубоко в свою зеленую куртку-пуховик — легким дымком выходил из швов синтетический пух — и тогда казалась очень испуганной, совсем юной. Не в силах смотреть на нее, Джона поднялся и вышел в туалет. Когда он вернулся в приемную, девушки там не было.
Декан выглянул из кабинета, согнутым пальцем поманил к себе Джону.
— Где Адия?
— Не знаю. Ушла.
Декан нахмурился:
— Заходите.
ДеШона плакала. Иветта стояла у нее за спиной, гладила девочку по волосам. Как только Джона вошел, малышка бросилась к нему и сказала: Я ничего такого ей не говорила, честное слово. Иветта сказала: Пошли, моя хорошая, пройдемся.
ДеШона позволила соблазнить себя мороженым. Выходя из кабинета, она еще раз обняла Джону — как пришлось, за талию. Сулеймани и декан отводили взгляд.
— Все в порядке, — сказал он, присаживаясь на корточки. — Иди с Иветтой.
Девочка кивнула и отпустила его. Иветта спросила: Шоколадное или ванильное?
Сулеймани принес Джоне ланч, и они поднялись в лабораторию, мрачное помещение на двадцатом этаже, с окнами на север и на восток, наступающие сугробы, голые леса, два моста, остров Рэндалла.
— Вы знаете, что Ист-Ривер течет в обоих направлениях?
В пустой комнате гулко отдавалось эхо.
— Это не река, а залив. Течение меняется с отливом и приливом. — Сулеймани пожевал откушенный кусок, проглотил. — Кажется, я собирался начать с этого как с аллегории. Но теперь не соображу, как продолжить.
Джона промолчал. Сулеймани отпил кофе, поставил стаканчик на твердое, из черного пластика, покрытие лабораторного стола. Возле каждого стола — два высоких стула, на каждом столе — два микроскопа, в каждом столе — два ящика с именами студентов второго курса. А вон тот стол, за которым Джона провел немало часов в прошлом году, прикидываясь, будто начал разбираться в медицине.
— Я хочу сказать вам, что считаю вас одаренным врачом. События этой недели не должны отразиться на вашей самооценке или вашем будущем. Это все политика. Я ни на минуту не усомнился в вас. Больница — это бюрократическая организация. Надеюсь, наступит день, когда вы меня поймете. — Сулеймани обтер очки о халат, посмотрел на стекла: еще грязнее стали, с разводами жира и соли. — Как проведете каникулы?