Час расплаты - Луиз Пенни

– Ты считаешь, что Ледюк кого-то оскорбил и унизил до такой степени, что обиженный решил отомстить? – спросил Гамаш.

– Да, и, по-моему, ты того же мнения. А вы, заместитель комиссара?

– Я воздержусь выносить суждения. Вы оба более сведущи в убийствах, чем я.

– Как ты думаешь, Арман, он имеет в виду «в убийствах» или «в расследовании убийств»? – спросил Мишель, когда они встали.

– Я думаю, месье Желина говорит именно то, что хочет сказать, – ответил Гамаш.

– Тогда тебя ждут небольшие неприятности, – сказал Бребёф.

И рассмеялся. С искренним удовольствием.

Шагая по коридору, Поль Желина ощущал тошноту. От перепадов настроения Бребёфа у него развилась морская болезнь.

Ни Гамаш, ни Желина не оглядывались, но они знали, что Бребёф смотрит им в спину. А потом услышали тихий щелчок закрывающейся двери.

– Вы были друзьями? – спросил Желина.

– Лучшими друзьями, – ответил Гамаш. – Раньше он был хорошим парнем.

– И что случилось?

– Не знаю.

– Вы думаете, он до сих пор хороший? – спросил Желина, когда они дошли до лестницы.

Гамаш остановился на верхней ступени. Лестница была освещена солнцем, льющимся из высокого окна, откуда открывался вид на оттаивающую прерию.

Гул голосов кадетов, поторапливающих друг друга, эхом отдавался от стен, снизу доносился звук быстрых шагов по мраморному полу.

И Арман вспомнил, как они с Мишелем неслись по старой, поцарапанной лестнице красного дерева, прыгая через две ступеньки. Опаздывали на занятия. В очередной раз. Потому что эти молодые люди совершили неожиданное открытие. Нашли потайной люк, ведущий на чердак. Или кость, возможно человеческую. Или куриную.

Бедный преподаватель анатомии доктор Надó. Арман слабо улыбнулся, вспомнив, как два кадета в очередной раз донимали этого затравленного человека какой-нибудь костью или клоком волос, которые могли принадлежать человеку. Или мыши.

И неизменный вердикт: не человеческая.

Но у Мишеля и Армана была излюбленная теория. Их находки – это все, что осталось от невинной жертвы, убитой доктором Надó. Неудивительно, что он препятствует следствию. Они, конечно, не верили в это, но теория превратилась в нескончаемую шутку. Как и их поиски все новых и новых смехотворных улик, доставляемых на экспертизу бедняге-доктору.

– Гамаш, – окликнул его офицер КККП. – Вы считаете, что в глубине души Бребёф все еще хороший парень?

– Я бы не пригласил его сюда, если бы не верил в его доброе начало, – ответил Гамаш, слыша эхо далекого смеха, отдающееся от стекла и бетона.

– Вы сожалеете о своем решении? Думаете, это он убил Ледюка? – спросил Желина.

– Не так давно вы обвиняли меня, теперь обвиняете его, – сказал Гамаш.

Он начал спускаться, скользя рукой по перилам. Задержался на площадке, пропуская кадетов, опаздывающих к началу урока. Те остановились, отдали честь и понеслись дальше, прыгая через две ступеньки.

– Я обнаружил, что, расследуя убийство, естественно и необходимо подозревать всех, – сказал Гамаш, когда лестница очистилась, – но лучше не говорить об этом вслух. Это умаляет степень доверия к вам.

– Спасибо за совет. К счастью, в области расследования убийств я не заработал никакого доверия.

Гамаш усмехнулся.

– Вообще-то, я предполагал, что вы сделали это вместе, – сказал Желина, когда они продолжили спускаться.

– Убили его вдвоем? Да зачем бы нам это понадобилось?

– Чтобы избавиться от проблемы. Вы хотели, чтобы Ледюк умер и кадеты были в безопасности. Однако сами пойти на убийство не могли. Правда, вы знали того, кто мог бы это сделать. Человека, который в долгу перед вами. Это объясняло бы и присутствие Бребёфа в академии. Да, возможно, он наглядный урок кадетам. Но главным образом это ваш инструмент избавления от кого-то, кого вы не можете уволить. И если идея и планирование принадлежали вам, то дело сделал Бребёф. Последняя впечатляющая благодарность во искупление того зла, которое он вам причинил.

– А теперь?

– Теперь я так не думаю.

– И тем не менее вы только что спросили, не думаю ли я, что он убил Ледюка.

– Я спросил, не думаете ли вы, но это же не значит, что так думаю я.

– Вы хотите сказать, что проверяли, не толкну ли я его под автобус, чтобы спасти собственную шкуру?

Желина не ответил. Именно это он и сделал: дал Гамашу возможность возложить ответственность на Мишеля Бребёфа. Однако Гамаш ею не воспользовался.

– Бребёф – единственный человек во всей академии, кому не нужна была смерть Ледюка, – сказал Желина. – Как вам уже известно, я усвоил, что нельзя недооценивать ненависть, но после смерти жены я усвоил кое-что еще.

Гамаш остановился на следующей площадке и приготовился внимательно выслушать Поля Желина.

– Нельзя недооценивать одиночество, – сказал конный полицейский. – Бребёф не стал бы убивать единственного человека, который ценил его общество. Как он назвал Ледюка?

– Своим спасательным плотиком. А теперь? Вы все еще чувствуете себя одиноким?

– Я говорил о Бребёфе.

– Oui.

Он подождал, давая Желина понять, что готов слушать, если тот еще хочет говорить. Но офицер КККП больше ничего не сказал, он только сжал губы, и Гамаш отвернулся, давая ему хотя бы некоторое подобие приватности.

Он посмотрел в окно на заснеженное поле, сверкающее на солнце, на площадку, где местные детишки играли в дворовый хоккей. Одна из последних игр сезона. Даже на таком расстоянии были видны лужи там, где подтаял лед. Вскоре ледовая площадка исчезнет, покроется травой, и начнется другая игра.

Это окно казалось не столько окном, сколько выходом в другой мир и другое время. В миллионе миль от того места, где они стояли.

– Помнится, я так же играл на озере близ нашего шале в Лаврентийских горах, – произнес Желина тихо, почти шепотом. – Когда я был ребенком.

«Когда я был ребенком», – подумал Гамаш. Теперь это звучало как приговор. «Когда я был ребенком…»

Двое мужчин постояли молча, наблюдая за игрой.

– Они могли бы играть на катке под крышей в академии, – сказал Желина, показывая на спортивную площадку. – Но, вероятно, предпочитают на свежем воздухе.

– А вы бы что предпочли? – спросил Гамаш, и Желина улыбнулся и отрицательно покачал головой.

– Non. Дайте мне площадку под крышей и обжигающе горячий шоколад из автомата после игры, – сказал он. – Божественно.

– Мэр запретил им приходить в академию, – напомнил Гамаш.

Один из игроков решил сделать перерыв, а другой толкнул его в сугроб у площадки. Вверх взлетели снежные хлопья, и потом двое мальчишек снова появились – смеющиеся, румяные, все в снегу.