Страсти по рыжей фурии - Татьяна Тронина

– Зачем?

– Так получилось. Вы хотите знать, раскаиваюсь ли я? Да, раскаиваюсь. Мне надо было самому умереть. Вас когда-нибудь предавали?

– А почему вы убили того человека?

– Не знаю. Так получилось.

– Вас кто-то спровоцировал, кто-то заставил вас сделать это?

– Меня? Нет. А может быть, да... Собственная глупость!

– Из ревности?

Серж засмеялся холодным, автоматическим смехом.

– Знаете, была такая прелестная девочка, рыженькая, вся в веснушках – сама весна, радость... Она прелестно танцевала с этим... с Грибовым, кажется. Потом я узнал, что она всю жизнь любила только меня, с самого детства. Ле нюаж... Я не мог не откликнуться, тем более... Вас предавали когда-нибудь?

– Откуда вы узнали, что она вас любит? – спросил голос, снова игнорируя вопрос Сержа.

– Она сама сказала. Да и другие...

– И вы решили убить своего соперника. Это она попросила вас?

– Попросила? Какие глупости! Она была, как эти облака, – сама нежность, ничего подобного не могло сорваться с ее уст. Она – как поэзия, далека от всего земного, она даже от меня ускользала, потому что я был самый обычный, а ее любовь ко мне – Любовь с большой буквы, ни одного намека на земные категории. Наверное, я очень разочаровал ее своим поступком.

– Вы хорошо все помните – как все произошло? Что было до того?

– О да. Как раз перед тем я был у одного человека, мы говорили о ней, о Тане – так звали мою примаверу, мою девочку-весну. Об ее оторванности от земной жизни, о том, как трудно ей принять решение, что надо помочь ей, сделать все за нее...

– С кем вы говорили? Вы говорили об убийстве?

– Да нет же, господи... Я говорил с одной знакомой, и только о ней, о Тане, и ни о чем другом. Но я решил все сделать по-своему – у меня был такой большой нож, охотничий... Когда я жил в Кении с родителями, в детстве, его подарили отцу местные жители. Вы были когда-нибудь в Африке?

– Значит, это ваше решение? Только ваше?

– Как вы мне надоели с дурацкими вопросами! – утомленно и раздраженно протянул Серж. – И я тоже дурак, меня совершенно справедливо сюда посадили. Зайдите в другую палату, там живет один мужчина – он задушил свою соседку и месяц жил рядом с трупом – мерзкая, мерзкая история, как раз для вас, для журналистов...

Серж вдруг уронил голову на руку и заплакал, судорожно вздрагивая плечами.

– Дальше какая-то ерунда, – тихо сказал Алексей, выключая изображение. – Он стихи читает.

«Ле нюаж... облака. Сама поэзия...» – мысленно повторила я.

– Какие стихи?

– Пастернак, Блок, Мандельштам. Будешь дальше смотреть?

– Нет.

Я встала, прошлась по комнате. Алексей неотрывно смотрел на меня, ловя каждое мое движение.

– Что же ты молчишь? – наконец нетерпеливо спросил он.

– А что я должна говорить?

Он подошел, взял меня за руки.

– Теперь ты убедилась, что ни в чем не виновата? Ты казнила себя из-за неосторожно брошенной фразы, а он даже не помнит ее. Решение возникло в нем случайно, без чьего бы то ни было участия, он просто больной человек...

– Разве дело во фразе? – равнодушно ответила я. – Она – так, мелочь. Я позволила Мельникову поверить, что люблю его. «Она всю жизнь любила только меня, с самого детства!»

– Но, Таня, я не хочу, чтобы ты...

– У меня голова болит, – сказала я. – Поговорим завтра. У меня очень голова болит...

– Ты мне позвонишь, правда?

– Да, завтра. Мы еще с тобой поболтаем.

– Я буду ждать, – серьезно ответил он.

– И забери эту кассету с собой, а то, боюсь, я не выдержу и стану слушать, как Серж читает стихи, – и сама лишусь рассудка...

Когда он ушел, я села в кресло перед выключенным телевизором и надолго задумалась. Алексей, конечно, очень славный человечек – затеял расследование ради меня... Но какой в этом смысл? Никакого. Ничего не изменилось, моя вина не стала меньше, Митю к жизни не вернешь. Но что-то тут такое есть... что-то неуловимое...

«Как раз перед тем я был у одного человека, мы говорили о ней...» – это Серж о Шурочке. Да, я очень хорошо помнила, что после первой встречи со мной на липовой аллее тем самым днем Серж собирался к Шурочке. Сколько раз я потом жалела, что не позвонила ей сразу же с просьбой образумить Сержа! Мелочи, мелочи... их было столько... Если б обратить внимание хотя бы на самый ничтожный пустяк, изменить его, то, возможно, Митя до сих пор был бы жив. Но все сложилось одно к одному, карты уже не перетасуешь...

«Вас когда-нибудь предавали?» – это он снова о ней, о Шурочке. Сумел ее простить, но предательства не забыл. Не хотел, чтобы его и второй раз предали. «У меня был такой большой нож, охотничий... Вы когда-нибудь были в Африке?» Серж совсем не злой, раз сумел простить Шурочку и даже считал ее особенной, умной, спрашивал совета...

Она бросила Сержа, когда узнала, что он безнадежно болен? Когда-то я была в этом уверена, хотя в последнюю нашу встречу Шурочка сказала, что рассталась с Сержем из-за другого мужчины. Так знала или нет? А если знала, что у Мельникова не все в порядке с головой, какого черта она мне его сватала... Обычная женская вредность, в которой ничего особенного нет. Так знала или нет? Я почувствовала раздражение... Она назвала меня «графиней Дракулой» и обвинила во всем – в смерти Мити, в несчастной судьбе Сержа...

Самым простым решением было позвонить непосредственно Шурочке и спросить у нее еще раз. Хотя какой смысл – не факт, что сегодня она скажет мне правду. В голове у меня все путалось. Мне ужасно хотелось узнать ответ на этот вопрос от какого-нибудь третьего лица, которое никак не было бы заинтересовано в сокрытии правды.

Я быстро привела себя в порядок, оделась и выскочила на улицу – был четвертый час дня. Стояла жаркая, солнечная погода, какая часто бывает в конце мая, почти летняя.

Занятий в моей старой школе уже не было – последний школьный звонок прозвенел накануне, но ребятня еще бегала по этажам, одиннадцатиклассники готовились к выпускным экзаменам, еще работали какие-то кружки. Флору Лаврентьевну я нашла в лаборантской – узкой длинной комнате, находившейся как раз за кабинетом биологии. Она вела в школе ботанику, зоологию и прочие естественные науки, которые обычно пользуются благосклонностью учащихся, ибо изучение их не связанно с особыми трудностями.

В лаборантской было душно, тесно, полки были заставлены всевозможными биологическими пособиями – от грустного скелета, исчирканного цветными фломастерами, до заспиртованного сурка с распоротым брюхом – дабы дети имели наглядное представление о его внутренних органах. Кажется, это был тот самый сурок, который и в юности производил на меня тяжелое впечатление.