Фаза 3 - Оса Эриксдоттер

Последний шанс. Он посмотрел на Селию чуть ли не умоляюще.

Она молчала, в глазах блестели слезы.

Ни слова. Дэвид выскочил на площадку, с грохотом захлопнул за собой дверь и сбежал по лестнице с такой скоростью, с какой не бегал с детства, когда опаздывал в школу. Слетел со слегка покосившегося гранитного крыльца и остановился.

Черные мешки для мусора порваны – наверняка ночью попировали крысы. На тротуаре валяются раковины кожуры авокадо, смятые бумажные пакеты из-под сока. Еще утро, а уже жарко. Такое чувство, что пробежал несколько километров. Он сжал сумку. Не меньше получаса стоял и ждал неизвестно чего.

* * *

Селия все всхлипывала, никак не могла прекратить. Простыня насквозь мокрая, но слез уже не было. Хотела же, хотела его остановить, но не успела. Не успела или не решилась? Все равно. Теперь-то поздно, наверняка уехал. Или еще хуже – едет в лабораторию и всем все расскажет. Надо ему позвонить, надо срочно позвонить, пока не поздно, чуть не вслух повторяла Селия – и не звонила. Руки словно омертвели.

Он взял препарат с собой. Выбросит в помойку – никакого яда ведь там нет. Повторения истории с русскими отравителями в Солсбери ждать не приходится. Впрочем… все же вирус, кто знает, как он мутирует. Лучше вылить в кастрюлю с водой и долго кипятить. Или, чем черт не шутит, предъявит какой-нибудь комиссии как вещественное доказательство. Но это же вторая доза отца, его надежда и спасение!

Ты не имеешь права вводить ему вторую дозу.

Для него все просто. Есть правила, которым они обязаны следовать.

Он же и вообразить не может, каково это – видеть отца висящим на канате над пропастью. С каждым днем, какие усилия ни предпринимай, канат становится все тоньше, пенька на твоих глазах перетирается, и ты понимаешь, что в один прекрасный день канат лопнет.

Если отец не получит эту дозу, ему остается совсем немного. Она должна его спасти. Какой у нее выбор? Открыть дверь и с поклоном пригласить смерть войти? Как с бабушкой? Как с мамой?

Селия не могла поверить – как он мог уйти? Они всю ночь занимались любовью. И она – господи, что за идиотка! Надо же было оставить пузырек на таком видном месте! Но это же было еще до Дэвида. Она и подумать не могла, что какой-то мужчина будет принимать душ и шарить в аптечном шкафчике.

Его взгляд… какой мрачный у него сделался взгляд! Разочарование. Брезгливость. Нет, Дэвид не простит. Она опозорила профессию. Но у нее же не было выбора! Она не могла позволить себе следовать правилам – есть ли вообще какие-то правила для инстинкта дочерней любви?

Селия встала, на ватных ногах дошла до ванной и сполоснула лицо. Привычный скрип тормозящего поезда метро почему-то заставил ее вздрогнуть. Вернулась в комнату, взяла телефон. Что сказать?

Прости?

Не уезжай?

А если он уже уехал? На глаза опять навернулись слезы. Никогда в жизни она не была так счастлива, как в эти недели. Сумрак последних двух лет рассеялся, жизнь вновь – а может быть, и впервые – повернулась к ней светлой, радостной стороной. Как она может заново погрузиться во тьму?

Оказывается, может. Теперь она потеряла обоих – и отца, и Дэвида.

Опять металлический скрип вагонов метро. Поезд тронулся. Должно быть, на нем он и уехал. Куда? В госпиталь? В лабораторию, поделиться открытием?

Селия обессиленно опустилась на кровать. И неизвестно сколько времени просидела, уставившись в одну точку и не шевелясь.

* * *

Лео пищал без перерыва. Беньямин взял его на руки, начал корчить смешные, по его мнению, гримасы, попытался что-то спеть – ничего не помогало.

Они зашли в большой секонд-хенд на окраине Портленда. В тележке уже лежали штук двадцать книг, еще два романа Лиза держала в руках.

– Пошли отсюда, – хмуро предложила она. – Пока не выгнали.

– Я же пытаюсь его успокоить!

– Ну подними его, опусти… я не знаю. Сделай что-нибудь.

Беньямин поднял малыша над головой и закружил, изображая самолет.

– Р-р-р-р… – зарычал он, очень похоже подражая звуку мотора.

Какое там! Лео зашелся в отчаянном реве. Какая-то женщина оторвалась от книги и наградила Беньямина неодобрительным взглядом.

Лиза вздохнула и выпустила из рук книги. Два увесистых тома со специфическим книжным грохотом упали в тележку.

– Ты когда-нибудь научишься обращаться с ребенком? – Она чуть ли не рывком отняла Лео у мужа и демонстративно повернулась к нему спиной. – Боюсь, он тебя просто-напросто не узнал.

А вот это удар ниже пояса. Беньямин стиснул зубы.

Лиза расстегнула верхние пуговицы на блузке и выпростала большую, тяжелую грудь.

Беньямин смутился.

– Ты что, собралась его кормить? Здесь, на людях?

– Как ты мог подумать? – огрызнулась Лиза. – Нет, конечно. Сначала повыгоняю всех книжников. Владельца разрешишь оставить?

– Мы же можем дойти до машины…

– Конечно, можем. Иди.

С этими словами она приложила Лео к груди. Тот немедленно зачмокал и успокоился. Лиза прошла к большому, обитому вельветом дивану за прилавком и присела. По выражению лица было заметно – успокоилась. Сработал самый, должно быть, древний рефлекс: детеныш кричит – значит, надо немедленно принимать меры. Все окружающее мгновенно теряет значение.

А Беньямина грызла обида. Он тебя не узнал. Как будто бы он не ради них, ради Лизы и Лео, согласился на эту проклятую, скучную и неблагодарную работу. Нет, конечно, она вовсе не это имела в виду. То есть именно это, но не в том смысле, что он их бросил. Хотела сказать, что с ребенком опасно расставаться надолго. Может не узнать, а потом и вовсе забыть.

Беньямин постепенно остыл. Лиза ничего плохого не хотела сказать. В состоянии стресса человек может наговорить что угодно, да и не только наговорить. С ним тоже такое случалось. Но все же в ее словах была и доля правды. Беньямин не так уж редко чувствовал себя с Лео совершенно беспомощным. С другой стороны, все акушерки в один голос утверждали, что утешать ребенка, давая ему грудь, – путь порочный. Лиза же считала, что это типичное американское клише и выглядит разумно только в досужих рассуждениях. Если верить этой нелепой теории, надо дождаться, пока ребенок устанет кричать и сам заснет. Мол, так он научится сам себя успокаивать.

Он подошел к Лизе. Она улыбнулась:

– Прости… Я просто ужасно устала.

– Знаю. А я очень хотел бы тебе помочь.

– Ничего страшного. Проголодался, вот и закричал. Мне, когда я голодна,