Тихая ночь - Чарльз Эллингворт

Глумливые возгласы и стук по столам переросли в рев, заглушивший голос Жислен. Она спокойно ждала, а когда гул поутих, взяла верх над угасающей какофонией:

— Он делал это по моему приказу.

Молчание опять сменилось ревом. Жислен подняла руку, требуя тишины. Мари-Луиз обвела мимолетным взглядом главных действующих лиц. Коммунист и Виктор явно опешили; отец продолжал сидеть как ни в чем не бывало.

— Я отдавала эти приказы, чтобы месье Анси мог и дальше снабжать меня важнейшей информацией о бошах и их планах. Боши должны были ему доверять: это было жизненно необходимо. Я решила, что для нас важнее получать разведданные, какие мог добыть только мэр, чем спасти горстку рабочих от депортации в Германию. Если бы их не нашли, боши просто забрали бы других…

Мишель Анси, который все это время не отрывал бесстрастного взгляда от репродукции Делакруа, повернул голову к Жислен. Если его лицо и выражало что-нибудь, то Мари-Луиз не сумела этого прочесть. Коммунист поднял руку и заговорил:

— Нам об этом неизвестно! Почему?

Жислен посмотрела ему прямо в глаза.

— Потому что я не знала, кому доверять. Если бы я сказала вам — или даже месье Рембо, — она кивнула в сторону Виктора, — и кто-нибудь из вас попался бы в руки бошам, все пошло бы прахом. Вам не было необходимости об этом знать — поэтому я ничего и не говорила.

Коммунист гневно всплеснул руками и покачал головой. Виктор зажег сигарету и, прикрыв глаза, стал раздумывать над словами Жислен, не обращая внимания на восклицания и вопросы, волнами катившиеся по толпе. Жислен показала, что хочет продолжать.

— Итак, я говорю вам, что месье Анси не предатель. Он выполнял свой долг с определенным риском для себя. Мы не друзья. Я не могу отвечать за все, что он сделал за последние четыре года. Но по крайней мере в этом вопросе он был патриотом.

Жислен кивнула «судьям» и начала пробираться к столу у стены. Толпа расступалась перед ней в почтительном молчании.

Заняв прежнее место, Жислен скрестила руки на груди и принялась наблюдать. Виктор задумчиво пустил над столом клуб дыма и заговорил:

— Mes amis[137], в свете того, о чем только что рассказала нам Жислен Пру, мы должны принести месье Анси свои извинения… — он взглянул на отца Мари-Луиз и запнулся, — по крайней мере, по этому делу. Подозреваю, monsieur, что у нас еще будут к вам вопросы, но сейчас вы можете идти.

Мишель Анси медленно поднялся, застегнул пиджак и надел шляпу. Коротко кивнув сидящим за столом, он зашагал к двери, не глядя по сторонам и оставляя за собой шлейф жестов и комментариев.

Когда остальные поднялись, чтобы обсудить увиденный спектакль, Мари-Луиз осталась сидеть, привалившись спиной к стене. Видя перед собой только спины, она чувствовала, что тесная стена тел защищает ее, а запах нестиранной одежды, похмелья и табака согревает и успокаивает. Никем не замеченная, она курила, а людской щит истончался, пока между ней и Жислен, которая тоже курила в одиночку, не остались редкие группки по три-четыре человека. Командир Сопротивления перебросила ноги через стол, подошла к Мари-Луиз и села рядом. Между ними было не больше метра. Они смотрели, как пустеет комната, пока в углу не осталась горстка любителей посплетничать. Их голоса разносились эхом в полупустом пространстве, отскакивая от твердых блестящих поверхностей деревянной мебели. Наконец Мари-Луиз и Жислен остались почти одни.

Мари-Луиз шумно сглотнула и наконец тихо произнесла:

— Спасибо. Ты спасла его.

Бывшая подруга затушила сигарету туфлей и ответила:

— У меня для тебя кое-что есть.

Она опустила руку в карман брюк и протянула Мари-Луиз сложенный кусок плотной бумаги. Та неуверенно взяла его. Развернув квадратик, она увидела, что у листа порванный край. Это была страница из какой-то книги, исписанная с двух сторон именам и адресами. Мари-Луиз пробежала глазами первую страницу, но ничего не поняла. Дойдя до трети второй, она увидела собственное имя, а под ним четко выведенную надпись: «Лейтенант Адам Коль, люфтваффе». Разгадка обрушилась на Мари-Луиз, как удар молнии. Кровь застучала в висках, и она ошеломленно покачала головой.

— Это страница из книги записи постояльцев одной парижской гостиницы. Датирована маем 1941-го года. Она попала ко мне в руки около года назад; не знаю, каким чудом. Тебе повезло, что это была я… иначе прошлой ночью тебе устроили бы tonte.

У Мари-Луиз тряслись руки, и бумага дрожала. Она не могла посмотреть на женщину рядом с собой, взгляд которой буравил ее, а голос звучал так резко.

— Зачем ты это сделала? Ты, от кого я меньше всего этого ожидала?

Мари-Луиз медленно сложила листок и крепко сжала его, чтобы унять дрожь.

— Я… это… так получилось… — Она силилась подыскать нужные слова. — Это долго назревало. Год. Он… это началось незаметно. И происходило так медленно, что я не сразу распознала. Он почти идеально говорил по-французски, и мы оба были… одиноки. Мы беседовали с ним по вечерам, после того, как я возвращалась из школы, и перед тем, как он уезжал на аэродром. Просто разговаривали.

— Ты трахалась с ним в парижской гостинице!

В голосе Жислен звучала грубая враждебность. Прежде этого хватило бы, чтобы запугать Мари-Луиз, но за последние годы она тоже изменилась. Теперь она повернулась лицом к бывшей подруге и гневно ответила:

— Не оскорбляй меня! Неужели ты думаешь, что я могла совершить такое из прихоти? Ты правда так думаешь?

Жислен сжала челюсти.

— Но ты это сделала, не так ли?

— Я спала с мужчиной, который меня любил. С исключительным человеком. Да. Я это сделала.

— Ты заслуживаешь tonte!

— Да. Заслуживаю. И я провела три года, ожидая этого. Так что давай поставим точку. Вы с Адель можете стричь меня по очереди.

Жислен вскочила на ноги и посмотрела в глаза Мари-Луиз.

— Теперь ты меня не оскорбляй! Не ставь меня в один ряд с этой коровой! Я бы никогда такого не сделала — и ты это знаешь. Почему, по-твоему, я просто так отдала тебе улику, которая позволила бы этой сучке выдернуть из твоей головы все до последней волосинки? Потому что я терпеть ее не могу, и… merde… ты была моей подругой.

Мари-Луиз покачала головой и, кусая губы, чтобы не выдать эмоций, посмотрела на карниз, возле которого шелушилась старая краска. Потом снова перевела взгляд на Жислен.

— Я видела тебя прошлой ночью. За танком. Я не смогла бы сделать этого с тобой или позволить им это сделать. Никогда.

Последние зеваки покинули комнату, и женщины остались одни. До этого они говорили sotto voce[138], но теперь перестали сдерживаться. Жислен принялась вышагивать от стены к столу и обратно.