Костер в ночи. Мой брат Майкл. Башня из слоновой кости - Мэри Стюарт

— Вот именно. Так что посмотрим.

— Но ведь прошло много времени.

— Да, конечно.

— Ангелос вернулся бы за своими сокровищами. Если не сразу, так потом.

— Если сумел дожить. Через три месяца после гибели Майкла он покинул страну навсегда.

Я произнесла как можно небрежнее:

— Покинул ли? А что, если Нико прав и Ангелос все еще жив? Жив и находится здесь?

Саймон рассмеялся:

— Все в руках Божьих. — И подбросил монетку на ладони. — Ну что? Подарим ее Аполлону, если он сумеет привести Ангелоса в Дельфы?

— Эгисфа на нож Оресту?[19]

Я старалась говорить так же беззаботно, но получилось хрипло и глухо.

— Может, и так. — Монета взлетела и вновь упала на его ладонь. В свете звезд он казался тенью, глядящей на меня. — А знаешь, я не врал, когда говорил, что трагедия осталась в прошлом. Я вовсе не замышляю что-либо и не драматизирую гибель Майкла, но, черт возьми, он был убит подлым образом и, если я прав, по наиподлейшему из мотивов. А убийца ходит на свободе и даже, может, сколотил на этом состояние. Мне не очень-то нужно это золото, но я хочу знать точно, Камилла. Вот и все.

— Да, понимаю.

— Я приехал, чтобы поговорить со Стефаносом, навестить могилу Майкла и уехать навсегда. Но теперь я не могу так просто уехать, не выяснив, почему же это произошло. Не думаю, что там осталось что-нибудь, что поможет мне — столько времени прошло, — но я должен взглянуть сам. А что касается Ореста… — в его голосе зазвучал смех, — не то чтобы я прямо-таки мечтаю отомстить, но если убийца встанет на моем пути, то я бы с ним побеседовал. — И он снова засмеялся. — Или ты, как и Нико, сомневаешься в моих способностях?

— Нет, разумеется, нет. Но этот Ангелос, он же…

Я запнулась и замолкла.

— Опасен? Значит, ты считаешь, что, если мы с ним встретимся, мне не стоит выяснять с ним отношения?

— Око за око? — сказала я. — Мне казалось, что подобных принципов уже никто не придерживается.

— Ничего подобного. Придерживаются. Просто в Англии существует прекрасная безличная и дорогая структура, которая отбирает око за вас, и ваша личная вина будет заключаться лишь в подписи на чеке в финансовое управление. Здесь же этого нет. Грязную работу приходится совершать самому, и только стервятники будут знать об этом. Да Аполлон.

— Саймон, это аморально.

— Таков закон природы. Мораль — социальное понятие. Разве тебе это не известно?

— Я не согласна.

— Вот как? Ты верна идеалам, Камилла. Это самая красивая на свете страна, но и самая суровая. Пробыв в ней какое-то время, начинаешь придерживаться ее законов, а не своих. Иногда, я бы сказал, приходится придерживаться. Но ты все равно стой на своем, — засмеялся он, — и для начала не верь ни одному моему слову. Я — обыкновенный законопослушный гражданин и честный школьный учитель… Ладно, оставим в покое трагедию Ореста. Майкл погиб четырнадцать лет назад, Дельфы же стоят здесь вот уже три тысячелетия. Так пусть же Дельфы сами хоронят своих мертвецов. Кстати, они делают это прямо здесь — кладбище тут, под деревьями. Ну а теперь, если ты еще собираешься поспать сегодня ночью, как насчет того, чтобы выпить? Вот и студия.

И, больше не взглянув в сторону кладбища, он быстро повел меня ровной тропой к огням студии.

Большое прямоугольное здание студии стояло на самом верху утеса на задворках Дельфов. Днем выяснилось, что она выглядит как большая уродливая коробка на выдолбленной в скале площадке; с фасада окна висят над равниной, а с тыла упираются взглядом в стену утеса примерно в три этажа высотой. Там же находится и «парадный» вход — впечатляющие зеркальные двери, которыми никто не пользуется. Обитатели дома входят и выходят через дверцу на восточной стороне — она ведет в коридор, который тянется через весь первый этаж.

Внутри все просто и официально до предела. Коридоры и мраморные лестницы сияют безупречной чистотой. На первом этаже по левой стороне коридора расположены спальни художников, окнами выходящие на равнину, на юг. Скромны они до крайности: железная кровать с одеялами и подушками, умывальник с двумя кранами «гор.» и «хол.» (правда, течет из них вечно «хол.»), шаткий столик да крючки для одежды. Рядом с каждой комнатой душ с мраморной облицовкой, по всей видимости, тоже «хол.». По правой стороне коридора также тянутся двери, только я ни разу не видела их открытыми. Видимо, это кухни или комнаты для прислуги. Постоянно живущие здесь художники занимались творчеством на верхнем этаже — там было светлее. Для студий и кладовых была приспособлена анфилада комнат на северной стороне.

Но об этом я узнала потом. В тот вечер моему взгляду предстала кошмарная прямоугольная коробка — вход в нее указывала голая электрическая лампочка.

Едва только мы ступили в гулкий коридор, как одна из дверей распахнулась и нам навстречу пулей вылетел молодой человек. Он ухватился за косяк и повис на нем, будто его катапультировали и лишь дверь была в состоянии его удержать.

Высоким возбужденным голосом он воскликнул: «Ох, Саймон, а я как раз…», но тут увидел меня, смутился и замолчал, продолжая висеть в той же драматичной позе, освещаемый светом, шедшим изнутри.

Своим поведением он чем-то напомнил мне Нико, правда на этом их сходство кончалось. Молодой человек — как я предположила, это и был Найджел — не обладал ни красотой, ни внутренней силой, ни уверенностью, присущими Нико. Его движения не отличались сознательной театральностью, и в данный момент ему явно хотелось снова укрыться у себя в комнате, тщательно заперев за собой дверь. Высокий, худой, светловолосый, сильно обгоревший на солнце. Голубые глаза прищурены, как у летчиков или моряков либо людей, привыкших подолгу глядеть вдаль и торчать на солнце. Слабый чувственный рот и сильные некрасивые руки художника.

Саймон ответил:

— Привет, Найджел. Познакомься: Камилла Хейвен, она сняла номер в «Аполлоне». Мы хотим чего-нибудь выпить, а она мечтает поглядеть на твои рисунки. Ты не против?

— Ну конечно. Совсем не против. Буду рад, — заикаясь, ответил Найджел. — Пошли ко мне, там и выпьем.

Он пропустил нас вперед и зарделся еще сильнее, а мне пришла в голову мысль, уж не напринимался ли он в одиночестве.

В его комнате, такой же голой, как и остальные, царил ужасающий, но радующий глаз беспорядок. Будто художественная натура хозяина, более богатая, чем представлялось с первого взгляда, совершенно бессознательно выявилась в его монашеской келье. На полу рядом с кроватью валялся рюкзак, его содержимое было раскидано как попало. Я обратила внимание на две рубашки, такие же яркие, как у Нико, только более приемлемой расцветки, моток веревки, грязные носовые платки — очевидно, ими вытирали кисти, — три апельсина и книгу «Сборник стихов Дилана Томаса». С раковины свешивалось ярко-желтое, как одуванчик, полотенце. На кровати валялась скомканная пижама в бордовую и бирюзовую полоску. И в огромном количестве на потрескавшихся белых стенах висели небрежно приколотые кнопками рисунки — полное нагромождение стилей. Нарисованные то резкими, то размытыми штрихами карандашные наброски и акварели с загнутыми краями от высохшей краски — разглядывая их, я все вспоминала, что говорил мне по этому поводу Саймон.